Русский генерал принял это предложение, но из осторожности предложил проехать провожатому до половины дороги, чтоб охранить личность генерала; затем распростившись, каждый отправился на свое место. На половине расстояния от водопровода до Волынского редута, генерал де Фальи приказал мне сопровождать в свою очередь, русского ординарца до водопровода.
Мы одни приехали к мосту.
«Ну, — сказал я, — теперь хоть на несколько минут война, будет зависеть от нас, если позволим себе выкурить по сигаре?»
«Да, — отвечал он, — назло тем, кто спешит взаимным истреблением».
И вот мы оба стали очень спокойно курить между двумя армиями, забыв в разговорах о существовании их.
Наконец в 6 часов, пожав взаимно и в последний раз руки, мы отправились на свои посты.
Затем были сняты белые флаги и мы услышали первый выстрел русского орудия. Он раздался с Малахова кургана только спустя полчаса после нашей разлуки.
56
Лагерь у Мельницы 17/5 июня 1855 г.
Ночь с 9/29-го на 10/30-е в Волынском редуте прошла благополучно. Артиллерия Севастополя продолжала наводнять нас своими снарядами, но мы ни на одну минуту не прерывали своих работ по сообщениям и исправлению насыпей, а потому с утра 10-го будем в состоянии спуститься в Килен-балку и иметь безопасное сообщение с нашим лагерем.
Утром 9-го я был свидетелем самого ужасного действия гранаты, которое когда-либо видел; снаряд, брошенный русскими, срезав верх бруствера, ударил сбоку по колесам орудий, которые мы нашли в редуте. Довольно большое число людей, сидели и лежали около орудий или стояли облокотись на них. Девятнадцать из них были убиты и буквально искрошены осколками колес, превращенных в пыль! Должен ли я умолчать о том, что проходя невдалеке, я также получил в лицо удар руки, отделенной от туловища?
Наконец 10-го в полдень, мы были, к нашему удовольствию заменены батальоном 97-го полка и изнуренные усталостью возвратились в лагерь.
Я принес из редута два тома произведений Виктора Гюго, которые нашел в редуте, недалеко от порохового погреба. В одном из этих томов находились три письма, написанные по-французски. Первое из Одессы 18 марта 1885 года, подписано «Minciesky», от матери к сыну (вероятно начальнику редута, убитому 7 июня).
Второе подписан «Marie» и помечено 28-м февраля 1855 г.
Наконец третье от 18 марта 1854 г. начинается «Дорогой мой Константин» и подписан «Carles Minc…».
Сохраню эти письма, чтоб передать их авторам, если представится к тому случай.
Я принес из редута только один очень хорошо сохранившийся стул. Вы не поверите какое доставляет благополучие ощущение спинки стула, когда вы лишены были этого удобства более чем в продолжении десяти месяцев.
Едва успел я войти в палатку, как был потребован к полковнику для приказаний, и нашел его в постели у себя, так как он не пожелал быть перенесенным в лазарет. Старший полковой доктор пользовал его в лагерях. Рана его не опасна и менее чем через месяц, он надеется встать.
Спустя час после визита к полковнику, я побежал в лазарет, чтоб повидаться со многими ранеными товарищами.
Санитарная служба, организованная для обыкновенного времени, казалась мне недостаточной, когда в силу обстоятельств лазареты заваливаются людьми. Имеется только три доктора для пользования более трехсот раненых и такого же числа больных! Врачи устают до изнеможения и должны брать себе в помощь больничных сторожей, как для перевязки, так и для хирургических операций. Эту службу необходимо реорганизовать, так как доктора успевают заниматься только такими ранеными, которых считают имеющими шансы на выздоровление и вероятно многие умирают, из таких, которые избегли бы смерти, если б докторский персонал был утроен.
Несмотря на самый лестный для нашей бригады дневной приказ генерала Пелисье, где он выразился: «стремительная бригада де Фальи», мы не получили наград, на которые, по моему мнению, в праве были рассчитывать. Офицерский крест для полковника Даннера, и кавалерский для сержанта Ривьер, вот и всё.
Да, кресты раздаются не щедро… 16-го июня полк насчитывал украшенных этим отличием офицеров, менее чем в день посадки его на суда в Марселе.
Что касается меня, то мне не посчастливилось. Полковник по доброте своей представил меня в командиры батальона, хотя я получил чин только год тому назад; бригадный и дивизионный начальники поддержали это представление лестными для меня отзывами, но генерал Боске нашел, что я слишком еще юн летами и чином. Возвратив полковнику представление, в котором я значился один, он предложил ему представить старшего капитана, что и выпало на долю капитана Обре.