Мы встретили старшего полкового доктора, который перевязал мне раны и сказал, что последняя пуля обошла под кожей и не причинила никакого вреда, но что он не может определить направления другой пули.
Я прибыл во временный амбюланс и врач, подтвердив мнение нашего доктора, не мог сказать ничего более.
Сражение началось в 4 часа утра, а окончательное отступление русских совершилось в 10 часов. Я был ранен в 7 часов, принесли же меня на перевязочный пункт в 71/3 часов. Теперь 11 часов и мой славный вестовой Какино возле меня, лихорадки у меня нет и я курю сигару.
Умоляю вас, дорогие батюшка и матушка, не печальтесь! Мысль об огорчении вами испытываемом, сильно меня волнует, мне же необходимо сохранить спокойствие я хорошее расположение духа.
Сообщите скорее, что вы разделяете со мною надежду в быстрое мое излечение и с твердостью перенесете это испытание, оставаясь на высоте своего характера.
Думайте, что я мог бы быть убитым, и что через два месяца, а может быть и ранее, я буду снова отправлять свою службу.
64
Походный лазарет 2-ой дивизии 21/9 августа 1855 г.
Раны мои не представляют теперь чего-либо более беспокойного против первого дня.
Всякое утро доктор Феликс проходил мимо моей кровати, не останавливаясь, и обращался к раненым, которых считал выздоравливающими, но сегодня, когда он шел мимо, я обратился к нему с веселым предложением пойти половить рыбу при помощи червей из моей раны, на что он рассмеялся и остановившись осмотрел меня, прозондировал рану и затем велел обмыть и перевязать ее лазаретному служителю, что и было необходимо сделать. Этот доктор прелестен. Его лазарет имеет сейчас более 500 раненых, но у него только два хирурга для помощи. В сутки он отдыхал только 4 часа; ест, делая перевязку своим больным, и чтоб не терять времени, беззаботно кладет свой хлеб и мясо на постель раненых. Первая эвакуация в Константинопольские госпитали происходила третьего дня, для другой на завтра сделаны приготовления, после чего у него будет более времени для посвящения его раненым.
Сейчас у меня нет лихорадки, я страдаю не сильно и могу без особой усталости рассказать о сражении 16/4 августа.
Вечером 15-го офицеры и солдаты весело отпраздновали тезоименитство Императора, обедом изобильнее обыкновенного, однако все легли в 10 часов, и в нашем лагере наступила полнейшая тишина.
В 101/2 часов меня позвал генерал.
«Прочтите это». Сообщение из главной квартиры командующего войсками предупреждало, что по объяснениям, присланным генералом д’Алонвиль, находившейся в стороне Байдарской долины, необходимо назавтра ожидать наступления неприятеля.
Подобного рода предположения появлялись так часто в продолжении последних 12–15 дней, что им перестали верить. Генерал Гербильон ограничился распиской на сообщении о прочтении бумаги, и отсылкою её генералу Фашё, который также расписался и послал ее генералу де Фальи.
«Какое будет приказание Вашего Превосходительства?»
«Что же я могу сказать, когда начальники дивизий не делают распоряжений, — отвечал он мне с сердитым оттенком, но потом просветлев сказал: — Отправьтесь в бригадный лагерь и предупредите, чтоб все люди были одеты, обуты и готовы взяться за оружие при первом сигнале, и чтоб кофе был готов за час до рассвета».
В полночь я вернулся в свою палатку.
В 31/3 часа утра батальон, бывший ночью в прикрытии сзади моста, оставил свой пост и возвратился по обыкновению в лагерь после того, как последний кавалерийский разъезд сообщил ему, что в долине всё обстоит благополучно.
Командир этого батальона Джакоби, не сходи с лошади, подъехал к палатке генерала:
«3-ий батальон возвратился, всё обстоит благополучно, ваше превосходительство».
В эту минуту, бум… пушечный выстрел!
Генерал выбегает из своей палатки.
«На коня! — сказал он мне, — а вы, господин командир, велите своим людям завтракать и сейчас же отправляйтесь к мосту».
Затем, проезжая галопом мимо палатки полковника, закричал: «Ведите своих два первых батальона к мосту».
Довольно густой туман мешал нам видеть отдаленные предметы, но по приходе нашем на господствующие над обводным каналом высоты, туман сделался меньше, и мы могли видеть на правом берегу реки всю русскую армию.
«Более 20 тысяч человек», — сказал мне генерал.
«И столько же в колоннах по дороге на Мекензиеву гору», — отвечал я.