— Не отчаивайся раньше времени, дорогой Бершу! — глубоко обеспокоенный, произнес д’Амбрие. — Скоро ледоход, а как только потеплеет, появится всевозможная дичь! Ведь через шесть часов — уже восьмое мая!
— Да сжалится над нами Небо, капитан!
На другой день надежды рухнули.
Впервые за долгое время показания барометра начали постепенно падать, задул проклятый южный ветер, несущий снегопады и морозы, небо заволокло низкими лохматыми тучами.
За двадцать часов показания барометра упали до отметки семьсот двадцать миллиметров!
Снег вихрился, образуя сплошную пелену. В нескольких шагах ничего не было видно.
Палатку сорвало и унесло.
Больные остались без крова, дрожа от холода в своих меховых мешках.
Сани перевернуло и вдребезги разбило о скалы.
Чтобы укрыться от непогоды, Угиук предложил построить из снега иглу. Так называется у гренландцев полукруглое низенькое сооружение с отверстием, в которое вползают на четвереньках.
Огромных трудов стоило матросам построить два таких убежища, и они свалились там в кучу, умирая от жажды и голода. Дюма снова приступил к своим обязанностям повара, к великому неудовольствию Курапье, потолстевшему, как подозревали, за счет других.
Провансалец разжег спиртовку, к счастью, уцелевшую, наполнил снегом сосуд для воды, сварил кофе, приготовил еду для больных, потом для здоровых и, наконец, поел сам.
В иглу было очень тесно и душно. Здесь же находились и собаки.
Но никто не жаловался, радовались и такому укрытию.
Кое-как удалось собрать продукты, занесенные снегом. Но наиболее ценные уже съели собаки.
И теперь матросы с ненавистью смотрели на своих четвероногих друзей, которых раньше так любили и баловали.
Казалось, урагану не будет конца. Злую шутку сыграло Заполярье с моряками. И не в первый раз. Уже настала весна, и все ждали тепла, но вопреки ожиданиям вернулась зима.
Снежная буря, третья по счету, которую пришлось пережить морякам, была самой долгой и самой жестокой.
Лишь 18 мая наступило затишье.
Всем хотелось хоть как-нибудь отметить годовщину отплытия из Франции.
Но в тот день, 13 мая, обнаружилось нечто ужасное.
Собаки вошли во вкус и повадились воровать продукты, причем так хитро, что можно было заподозрить в краже кого-нибудь из членов команды. Но кого?
Все безропотно терпели голод и скорее умерли бы, чем обманули товарищей!
Угиук!.. Вот кто способен на это! Дикарю неведомо благородство.
Большой Тюлень между тем все жирел, лицо его лоснилось. А в день, когда обнаружилась кража, от него пахло спиртным.
На вопрос, голоден ли он, эскимос впервые ответил, что нет, а вот выпил бы с большим удовольствием, правда, немного погодя.
Все ясно! Он живет за счет других, не понимая, какую совершает подлость, и очень доволен.
За десять дней дикарь вместе с собаками уничтожил все самые ценные продукты!
Впрочем, вряд ли он не понимал, что совершает зло. В этом случае он не стал бы заметать следы, маскировать всяким хламом вскрытые ящики с провизией.
Неужели Угиук орудовал вместе с собаками?
Впрочем, это не имело значения. Положение было катастрофическим.
Вот каким печальным выдался день годовщины. Тут уж было не до праздника.
Поскольку собак все равно нечем было кормить, решили ими пожертвовать.
Но вовсе не из мести. Несчастные животные могли бы еще оказаться очень полезными в будущем. К тому же люди успели к ним привязаться.
Итак, все собаки были присуждены к смертной казни, и в роли палача выступил Дюма. Он резал собак, а кровь собирал в сосуды.
Почему Тартарен не застрелил собак, этих добрых слуг, а зарезал, как свиней или овец?
Так распорядился доктор.
Собачья кровь могла заменить тюленью, столь необходимую для больных цингой. Никто не отказался ее пить, помня, как погиб Фриц, не сумевший побороть своего отвращения.
Летящее Перо убежал, чтобы не слышать жалобного визга своих подопечных, не видеть, как умирают его любимцы Белизар, Кабо, Рамона и Помпон.
Когда он вернулся, Дюма, весь в крови, как палач в тюрьме Вилетт, уже собирался схватить Помпона. Тот не сопротивлялся, только жалобно попискивал, как ребенок.
Форен со слезами на глазах вскричал:
— Проклятье! Я думал, резня уже кончена!.. Дюма!.. Матрос!.. Отпусти его!
— Я бы с удовольствием! У меня сердце разрывается от жалости при виде этих бедных тварей!