Французов, переставших быть французскими подданными, дипломаты защищать не хотели, но тем, кто имел законное право на защиту, они старались оказывать помощь. Так, в 1827 году Риго де Ла Браншардьер, учитель во французском пансионе в Петербурге, привел своих учеников в православную домовую церковь при пансионе. Он был нездоров, к концу службы устал стоять и скромно присел в уголку на стул, после чего на него немедленно донесли полиции. За оскорбление местных национальных нравов его схватили и отправили в сумасшедший дом, откуда через 36 часов освободили (с обязательством немедленно покинуть Россию, что он с восторгом и осуществил) благодаря хлопотам французского поверенного в делах Фонтене, который обратился с ходатайством к вице-канцлеру Нессельроде. Другой пример: когда в 1832 году «французский подданный из Нанси Леон Серве за учиненную кражу сужден был санкт-петербургскою палатою Уголовного суда и по решению оной наказан плетьми и отослан в кораблестроительные арестантские роты», французский посол маршал Мортье обратился с ходатайством к императору, и тот «Высочайше повелеть соизволил содержащегося в санкт-петербургских морских арестантских ротах арестанта, французского подданного Леона Серве, освободив из настоящего звания, выслать за границу», что и было исполнено. В 1834 году благодаря стараниям поверенного в делах Лагрене был, как уже упоминалось, освобожден арестованный петербургской полицией француз Пьерраджи. Наконец, известная по книге Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году» история французского журналиста Луи Перне могла бы кончиться для ее фигуранта гораздо более трагично, если бы не хлопоты соотечественников. Перне привлек к себе внимание либеральными разговорами и, по версии III Отделения, «противоречивыми сведениями о своей профессии, ибо объявлял себя то гражданским инженером, то рантье, путешествующим по собственной надобности, то негоциантом, прибывшим в Россию по делам». Он был посажен в Москве на съезжую (полицейский участок, куда помещали пьяниц и бродяг и отправляли крепостных для наказания) и провел там три недели без суда и следствия (о том, что представляла собою съезжая, подробнее рассказано в главе третьей, с. 159–160). Выпустили Перне, по всей вероятности, благодаря хлопотам французского посла Баранта, узнавшего об аресте соотечественника от Кюстина, и выслали из России с предписанием в нее не возвращаться.
Известны и противоположные случаи, когда дипломаты помощи соотечественникам, попавшим в беду, не оказывали. Кстати, такой «отрицательный герой» участвовал и в истории Перне: поскольку арестовали француза в Москве, то вступиться за него должен был бы московский консул, но он ничего делать не стал под тем предлогом, что Перне провел в Москве почти полгода и не удосужился его посетить; теперь, мол, пусть пеняет на себя. Именно поэтому Кюстину пришлось по приезде в Петербург обращаться к послу Баранту, своему хорошему знакомому. Еще один пример дипломатического бездушия приводит упоминавшаяся выше сенсимонистка Сюзанна Вуалькен. Ее добрые знакомые – коммивояжер Дюпре и его жена-модистка – обвинили некую мадемуазель Пешар и ее русского любовника, сына богатого купца, в попытках развращения их четырехлетней дочери, однако ни консул Валад, ни поверенный в делах Перье не сделали ровно ничего, чтобы помочь французской чете. Сюзанна Вуалькен усмотрела в этом «позорную капитуляцию» французской дипломатии, «которая хочет во что бы то ни стало жить со всеми в мире и не желает предпринимать усилия, скорее всего обреченные на неуспех, по столь ничтожному поводу». «Мы все, – прибавляет она, имея в виду членов французской колонии из своего окружения, – были унижены этим; нам казалось, что на глазах у иностранцев нанесен урон французской чести». Если бы такая история приключилась с англичанами, восклицает француженка, посол их страны незамедлительно бы за них вступился.