В Турции этот некрасивый, с уродливым носом и липкими волосами, дерзкий мальчишка присмирел, напуганный слухами о строгих законах, помогал купцу искать товар, учился сбивать цену и довольно быстро, в месяц, заговорил по-турецки и немного на ладино, диалекте средиземноморских евреев. Вскоре он "акать" стал, слова округлять, чтобы все на гласные буквы оканчивались, местным подражая. И одеваться начал на восточный лад. Появился у него широкий пояс, рубахи длинные, расшитые, головные уборы по моде, скрывавшие его немного неправильную форму черепа, широкие штаны со складками, маскирующие худые, кривые, жилистые ноги, мягкие туфли и кошель кожаный, а еще трубка.
Завершив торговые дела и накопив небольшой капиталец, увидел наконец того самого Иссахара Полячека, о котором купец каждый день истории смешные рассказывал - то как он козла на ярмарке продавал, то про спор в синагоге, который даже король польский слушать пришел, переодевшись иудеем, и про любовь несчастную к загубленной дочери трактирщика.
Правда, другие называли раввина Полячека шарлатаном, его науку - темной водой в облаках, собиравшей, однако, большие пожертвования. Приписывали ему роскошный дом с персиковым и ореховым садом, с розарием и фонтанами, с белыми павлинами в птичнике, и двух молоденьких жен, спрятанных на тайной половине этого дома. Купец же уверял своего помощника, что раввин Полячек беднее мыши и вдов. Жилище мистика в самом деле убого - голые беленые стены, грубый стол, разбросанные старые книги и свитки, грошовый светильник, испускавший чад.
- Понравилась тебе чужая сторона? - ласково спросил Якова седенький старичок в черной накидке и с коралловыми чётками на поясе. - Хочешь остаться среди моих учеников?
- Понравилось, многоуважаемый рабби Иссахар. - Я хотел бы - если на то получу согласие родителей, поучиться здесь полгода. Вот вам мои скромные дары - и он протянул старцу красный бархатный мешочек, перевязанный желтой атласной лентой.
- Это лишнее, - смутился раввин, но мешочек с пиастрами взял.
Вскоре Яков Лейбович с благословения родителей стал брать уроки у загадочного мистика, и каждое занятие шло ему на пользу. Они повторили по главам Тору, а затем, вместо начал Талмуда, рабби Иссахар поднял желтый палец и, дождавшись гробовой тишины, тихо сказал кругу учеников, что вокруг иудейского закона возвели слишком много оград.
- Талмуд, добавил он, - это высокая каменная ограда, где уже пробиты первые бреши, и чем дольше, тем больше будет разрушаться эта ограда. Настанет час, и от нее останутся мелкие камешки, коими дети начнут швырять в последних приверженцев старой веры.
Ученики побелели от страха. Критиковали Талмуд многие, но лишь караимы, отколовшаяся секта, отвергали его полостью. Единственный, кто понял старого еретика, был новенький, Лейбович.
- Вы абсолютно правы, рабби, произнес он, - как можно заставлять людей жить по законам, которые почти невозможно соблюсти, не нарушив других законов?! После Шабтая Цви говорить о Талмуде всерьез смешно. Столько бессмысленных запретов! Если бы они кого-нибудь останавливали от греха, тогда был бы в Талмуде прок, а так.... Я бы его сжёг, честное слово!
Спор продолжался до глубокой ночи. Ученики выходили растерянные, со слезами на газах - ведь с рождения их приучали следовать всем правилам.
А с юным вольнодумцем, вскоре получившим кличку Франк, старый учитель проговорил до утра. Проверку он выдержал.
Чем дольше учился он у Полячека, тем больше собирал слухов и сплетен о нем. Говорили, что это не группа мистиков, обсуждающих по пятницам старинные трактаты, а оккультная секта, где практикуют египетскую магию, превращают палки в змей и обратно, колдуют над расплавленным воском, вылепляя части тела, которые хотят "сглазить". Против раввина, способного, например, поведать о сатане, демонах и как их вызвать к себе на подмогу, о приворотах и амулетах не с точки зрения Талмуда, ополчились все.
Его ненавидела еврейская ортодоксия, это понятно, но Полячека одновременно не жаловали и мусульмане, с коим он вроде не вел никаких дел, называя колдуном. Настал час, когда преследуемый рабби Иссахар покинул Салоники, подарив Лейбовичу свой молитвенник. Молитвенник был саббатианский, напечатанный малым тиражом в одном из городов Магриба, без обложки и заставок, но зато с обгорелыми краями. Его вытащили из большого книжного костра.
- Это единственное, что я смог забрать с собой после изгнания - признался старый еретик, - скажите спасибо, что единоверцы не устроили обещанное забрасывание камнями.
- Обещаю, со мной ничего подобного не случится - меня не сожгут, напротив, я сам получу такую власть, что лично запалю костер.
Раввин ойкнул и побежал вприпрыжку, чего нельзя было ожидать от колченого старца.
- Господи, - подумал Полячек, - пришли мне ангела смерти до того, как этот многообещающий юноша начнет поджаривать всех, кто ему не понравился! А то ведь он и меня спалит!
.... Родители Якуба по-прежнему жили в Бухаресте, долго не получая от сына никаких известий. Тогда он не любил эпистолярный жанр, отчетов не составлял (зато потом войдет в историю как первый спамер, рассылая навязчивые "красные письма" по всему свету). Если бы его редкие весточки сохранились, смотреть на них совестно - кривые падающие буковки, немыслимые сокращения слов, разве что языковое смешение привлечет филолога, и то вряд ли - не та птица наш еретик, чтобы особенности его лексики изучать. Гораздо интереснее то, как Франк вернулся в Бухарест.
Внезапно отворилась дверь, на пороге предстал высокий, с некрасивым, но живым лицом и выразительными глазами, хорошо одетый мужчина. Они провожали мальчика Якова Лейбовича, а вернулся (ненадолго, конечно) мужчина Якуб Франк. С усиками. И с "акающим" акцентом.
Отец не узнал его - думал, разносчик дрянных турецких безделушек, что не накопил на лавку и ходит от дома к дому. Чужой, чужой. Только нос от Якова Лейбовича. Вернулся он другим. К фамилии своей прибавлять - франк или френк, что по-турецки значит - иностранец. Трубку курит с янтарным мундштуком, заправляя ее не табаком, а сухими растертыми травами, странно пахнущими, носит кожаный пояс с бирюзовыми висюльками, хвастает, будто сшит тот пояс из хвоста гиены. Только грустит, дома оставаясь, в окно смотрит, жалуется - съедает его змий-горюн, извел всего.