... Поздним вечером Берахья сидел за темной шторой в потайной комнате, очень похожей на узенькую каморку, где сейчас делают фото на паспорт за 5 минут. Только вместо автоматической фотокамеры в ней стояло полированное кресло черного дерева, в виде крылатого дракона. Издалека оно казалось троном. Однако Берахья в кресло сесть не мог даже боком, поэтому в укрытии лежали засаленные подушки под его мощный зад.
Темная штора могла бесшумно отодвигаться, и тогда взору беспокойного покойника открывалась вся картина празднества - подносы с кусками жарено овцы, ее голова отдельно на блюде, еретики, болтающие в сторонке, внучка в белом покрывале на голое тело, смуглое и тонкое.
За ним следит обиженный Якуб Франк (его в секту не приняли), тогда еще никому особо не известный. На оргию он проник инкогнито, воспользуюсь подсказками своей жены Ханы, чьи родственники прошли посвящение в "денме" и знали, как надо себя вести, дабы сойти за "своего".
Сборище еретиков опрокинуло его романтические ожидания. Вместо незабываемой мистерии Франк стал свидетелем театрализованной постановки с элементами садо-мазохисткой порнушки. Что там происходило, описано множество раз, поэтому я лишь напомню, что сначала были моления за построение нового царства справедливости, затем вышла Гвира, танцевала со светильником на голове, обнажаясь. Голая, она была совсем подростком, с родинками и царапинками, но взрослые мужчины с воем и плачем падали перед ней на колени, целовали пальцы ног и молились на нее так, как Франк видел в костелах. Ему вдруг стало жаль девчушку, обреченную вытирать слезы этим похотливым неудачникам. Несмотря на то, что вожделение витало в воздухе, Гвиру никто не домогался, единственное, что вымолил у нее один настырный еретик это прикоснуться воспаленными губами к левому, совершенно маленькому, соску. Гвира позволила ему это, склонившись, на несколько секунд, и удалилась.
- Старый извращенец - подумал Франк, хотя сам любил извращения. Портретами растленых им малолеток уже было можно завесить все стены большой комнаты, но то безродные подростихи, но Гвира - из клана Мессии, а с ней так обращаются. Хорошо, неподалеку вадяется кожаная плётка.....
Впрочем, за шторкой сидел ее дед, мощный, грузный драчун с пудовыми кулаками. Он следил за ходом оргии и за тем, чтобы его преемница налила аквау тофану (яд) в нужную чашу.
И эта вредная девчонка говорит:
- Саба (дед), а акву тофану добавлять?
- Постой, внучка, я скажу, когда пора, а то ты всех потравишь!
- А с ядозубом что деоать? На стол подать?
- Ты что! (Ядозуб - это тропическая рыбина, в банке ее держат) Его доить надо! Осторожно, по капельке! С ядозубом перебарщивать нельзя - а то у нас уже места в саду не осталось, где кто-нибудь не закопан....
Гвира - девочка красивая, смышленая, недаром ее дед и после мнимой смерти все Салоники терроризировал. На левой руке у нее браслет из хорошо снятой змеиной кожи, с блестящими молодыми чешуйками, и сама она молодая, резвая, словно та тропическая рыбка в банке. А Осман-баба - толстый, с пузом как у слонихи на 13 месяце, с задом бегемота и бородой бен Ладена.
- Если кто расшалится, ты его плеткой, мужики это любят - учит ее дед.
А потом она чаши перепутает, та с ручкой простой, яд - в чаше с витой ручкой. И умер старый сектант на 143-м году, а мог бы и до 230 прожить.
Хорошая девочка Гвира, правда? Совсем как я.
Увидев, что расплывшийся Берахья завалился на спину, Франк раздумывал около минуты и рванул из Салоник с такой скоростью, что вскоре его видели в Никополе над Дунаем, в нынешней Болгарии, в доме тестя, которому в подарок хозяйственный зять привез изумительной работы стул черного дерева.....
С "дёнме" в Салониках не сложилось, но уже в 1754 году Франк организовал собственный мистико-оргиастический кружок, пока слишком малый, чтобы счесть его новой сектой, но все же. Кружок вступил в конфликт с консерваторами, не желавшими заполучить на свою голову еще одного Берахью Руссо, от которого покоя нет ни живым, ни мертвым (турки предполагали, что Берахья - оборотень, "uber"). В кружок, за неимением порядочных людей, Франк призвал двух полуграмотных бродяг, польских евреев по имени Нахман из Буска и Элиша Шор из Рогатина.
Они представлялись раввинами, знатоками книги "Зогар", плакались, будто были изгнаны из своих родных краев за пропаганду "святой веры" (то бишь саббатианской ереси) и обречены скитаться, прося подаяние. И именно они подкинули ему мысль вернуться в Польшу, к страдающим без единого лидера сектам Подолии, Галиции, Буковины и Закарпатья.
Сам Франк объяснял свое внезапное возвращение иначе. Якобы ему во сне явился Шабтай Цви собственной персоной и велел идти во Львов, посетив по пути старые саббатианские гнезда.
- Как я узнаю эти места? - попытался возразить Франк. - Меня увезли еще ребенком, я почти ничего не помню!
- Все очень просто. Однажды ты взойдешь на высокую гору, и тебя охватит такое волнение, что навернутся слезы в уголках глаз, и ты поймешь, что пришел туда, куда стремился.
9. Дома.
...есть вещи, которые гораздо важней, чем судьба.
Т. Прохасько. Непросты (перевод А. Пустогарова)
Согласно польской версии Википедии, Якуб Франк возвращается в Речь Посполитую в начале декабря 1755 года. Пришел зимой, пешком, в поношенной одежде, разбитых цыганских сапогах и с небольшой суммой денег, зашитых в феску. Феска была единственным новым предметом гардероба, но не обольщайтесь, будто Франк обзавелся ею честно - украл у старика-шляпника. За это ему должны были отрубить руку. Под турецкой длинной рубахой (ее полы постепенно отрывались, превращаясь в длинные носовые платки, которые Франк, естественно, не стирал, а выбрасывал) у него ничего не было. Нижнее белье ему всегда мешало. Сверху - темно-серая курточка из толсто свалянного войлока. Когда-то ее украшал позумент и бахромки, но они давно обтерлись. Просторную рубаху стягивал узкий пояс телячьей кожи с медными язычками.