— Ты должна вернуть его во что бы то ни стало. Эта девчонка, с которой он сбежал, скоро ему надоест, как пить дать. А вы обвенчаны, и если ты родишь сына, то сердце сэра Тимоти растает и он признает тебя и внука. Отдай Шелли сейчас часть денег, немного, просто чтобы он не умер с голоду. Нам не нужны скандалы, их и без того уже было много. И главное — скрепи свое сердце и встреть мужа с улыбкой.
Гарриет так и поступила, хотя ей хотелось вцепиться в его кудрявые волосы и долго вырывать их по одному. Поэтому Шелли через два часа вернулся к испуганным Мэри и Джейн, ожидающим его на улице вместе с матросом, посланным капитаном, — за переезд в Англию они не расплатились, не было ни гроша! — вполне умиротворенный. Чего только не передумала Мэри за это время: что он бросит их с Джейн и вернется к жене или — что еще хуже — предложит жить всем вместе, вчетвером! Она слишком хорошо знала его мечты об обществе свободных людей, которые любят тех, кого хотят, не считаясь ни с чем остальным. Она боялась возражать ему, потому что надеялась, что этого все равно никогда не будет. Зато Джейн охотно поддерживала разговоры на эту тему, обещала, что никогда не выйдет замуж и все свои отношения с мужчинами построит только по зову сердца. Шелли был в восторге. Сейчас она с любопытством ожидала развязки: не постигнет ли ее неродную ученую сестрицу катастрофа. В конце концов, сама она была только компаньонкой, ну по крайней мере пока, до настоящего момента: Джейн не могла не знать, что очень нравится Шелли.
Из богатых кварталов вокруг Гросвенор-сквер — скоро их назовут «райскими кущами розовой терракоты» в честь пышной викторианской застройки — они отправились неподалеку, на Маргарет-стрит («Мне нужно будет часто видеть Гарриет: ребенок и все остальное», — сказал Шелли), в очень простой, если не сказать убогий, дом, арендованный за небольшую плату. Там было холодно и грязно и где-то зловеще попискивали крысы. Правда, на скромную еду денег пока хватало.
Здесь Мэри предприняла несколько неудачных попыток повидаться с бывшими друзьями — близкой ей с детства семьей Войсез и своей старой гувернанткой Марией Смит — ее нигде не пустили даже на порог. Когда она возвращалась на Маргарет-стрит, щеки ее горели и она с трудом сдерживала слезы. Дома ее ждало новое испытание: проведать Джейн пришли миссис Годвин и Фанни, но они даже не взглянули на Мэри и отказались войти, хотя Шелли настойчиво требовал этого. Тогда в ярости он написал письмо самому Годвину: мы с вашей дочерью не совершили никакого преступления — только воплотили в жизнь вашу и Мэри Уолстонкрафт философию о свободе и свободной любви! Ответ последовал незамедлительно: отец сообщил, что настоятельно советовал своей семье и своим друзьям навсегда забыть о существовании Мэри. Перси три дня прятал это письмо от нее, но она все-таки прочла его и молча ушла в свою комнату на целый день.
Мэри душило отчаяние. И вовсе не только потому, что от нее отвернулись все, даже обожаемый отец. Она чувствовала, что они с Шелли отдаляются друг от друга. Увы, он не любил беременных женщин. Такое случается у поэтов: «…не любил, когда плачут дети, не любил чая с малиной и женской истерики… а я была его женой» (Анна Ахматова). Когда Гарриет ждала Ианту, произошел его платонический (или нет, уже никто не узнает) роман с одной восторженно настроенной учительницей, любительницей поэзии. Теперь, когда Мэри чувствовала себя особенно слабой и рано ложилась спать, он все больше времени проводил с Джейн. Сквозь забытье она слышала раскаты смеха и беготню: Шелли обожал страшные истории, когда-то он доводил ими до слез своих маленьких сестер, а теперь нашел благодарного слушателя в лице Джейн.
Он называл это «часом ведьм»: они гасили свечи, забирались под покрывало, и он рассказывал ей тут же сочиненные истории о привидениях, восставших из могил покойниках и монстрах, пьющих человеческую кровь. Он вводил Джейн в состояние транса: с белым лицом она как сомнамбула ходила по комнате, пока не начинала кричать от ужаса, тогда он хватал ее, прижимал к себе и утешал всеми доступными ему способами. В том числе… своим любимым блюдом. Благодаря его другу по Оксфорду, адвокату и писателю Томасу Хоггу, мы точно знаем, что это было. Шелли крошил хлеб в миску, заливал его кипятком, обильно посыпал сахаром и мускатным орехом и потом доставал ложкой. Он поглощал эти сладкие куски с такой жадностью — о, он все делал со страстью! — что Хогг однажды сказал, что Шелли напоминает ему валькирию, сосущую кровь мертвецов. Поэту так понравилось сравнение, что потом он пугал гостей за столом перед десертом: «Сейчас я буду питаться кровью — кровью убитых королей!» У них было мало развлечений: они нигде не бывали, почти никого не видели, а Мэри все больше дулась и молчала.