У толпы притормозил полноприводный автомобиль серебристого оттенка. Большинство рабочих, сидевших на тротуаре, привстали. А когда часть из них подошла к машине поближе, прогремел мощный взрыв. Никто не мог точно сказать, в какой момент это произошло. Все случилось за доли секунды. Те, кто остался цел, так как стоял далеко от машины, те, кто спасся только благодаря тому, что их прикрыли своими телами раненые и убитые, те, кто оказался в защищенном месте за другими автомобилями, и те, кто еще не вышел на площадь, но шел по переулку в ее направлении и все слышал, сотрудники офисов в здании рядом с армянской церковью, водители, уже миновавшие площадь, – все они вздрогнули в тот момент, когда пламя и гарь поглотили машины и людей вокруг. Провода электропередач оборвались, с неба замертво упала стая птах. В соседних домах выбило стекла, вылетели двери и треснули стены. А в старых квартирах квартала аль-Батавин обвалились потолки. В один миг все было кончено.
Когда наступила тишина и гигантская дымовая завеса рассеялась, от машин, объятых языками пламени, еще продолжали тянуться вверх черные нити, а с неба с грохотом приземлялись пылающие искореженные детали. Хади стоял на площади и наблюдал. Подоспевшая вскоре полиция оцепила место. Мертвые лежали на асфальте кучей, словно легли спать, обняв друг друга. Раненые стонали. Казалось, все они были вымазаны черной и красной краской.
Хади утверждал, что когда он добрался до места, то остановился у торгового ряда со стройматериалами и хозтоварами и оторопел от увиденного. Он прикурил, будто его сигаретой можно было перебить этот чудовищный запах…
Рассказчику, похоже, нравилось выставлять самого себя этаким суровым мужчиной, и он предвкушал, вглядываясь в лица слушателей, какое впечатление произведет…
«Скорые» забрали раненых и увезли убитых. Затем примчались пожарные и начали тушить тлевшие автомобили, позже эвакуатор оттащил их в неизвестном направлении, а улицу продолжали поливать из шлангов, чтобы стереть разводы копоти и лужи крови. Хади следил за их действиями очень внимательно. Он что-то высматривал среди всего этого хаоса и разгрома. Когда он нашел, что искал, то отбросил окурок в сторону на тротуар и поспешил поднять находку, пока ее не унесло мощной струей по желобу водостока. Он завернул подобранное в полотняный мешочек, сунул его под мышку и пошел прочь.
Хади был дома раньше, чем начался дождь. Быстрыми шагами он пересек казавшийся заброшенным двор, плотно прикрыл за собой дверь комнаты и положил сверток на кровать. Он не мог отдышаться – грудь вздымалась, нос шумно сопел. Осмотрев мешочек, Хади протянул было к нему руку, но передумал. Немного повременил, вслушиваясь в шум дождя, который сначала, словно боясь чего-то, капал редко, потом застрочил чаще и буквально через минуту превратился в настоящий ливень, смывающий потоками грязь со дворов и улиц и уничтожающий следы ужасного события, произошедшего сегодня днем на площади.
Хади вернулся домой, хотя домом это вряд ли можно было назвать. Лучше всех о том, что представлял собой его дом, знал Азиз аль-Мысри. До того как расстаться с вольной жизнью и обзавестись семьей, он частенько до поздней ночи выпивал с Хади за единственным в его жилище столом. Время от времени Азиз заставал у него дома одну-двух проституток с Пятой улицы, и тогда их вечер становился вовсе чудесным. На удовольствия Хади денег не жалел и спускал все без счета.
Это не было домом в полном смысле слова. Точнее, здесь было просто нельзя жить: практически все негодное – развалено и поломано. Войти можно лишь в одну комнату с растрескавшимся потолком, которую Хади Барышник со своим партнером Нахемом Абдеки три года назад превратили в нечто вроде кабинета.
И Хади Барышника, и Нахема Абдеки в квартале знали давно. Они ездили по району на телеге, запряженной лошадью, и скупали старые вещи, закопченные кастрюли и вышедшие из строя электрические лампы. Завершая круг с утра по кварталам аль-Батавин и Абу Нувас по другой стороне улицы ас-Саадун, они заправлялись завтраком и пили чай у Азиза аль-Мысри. Потом на лошади, принадлежащей Нахему Абдеки, продолжали путь и исчезали из виду, проехав по узким улочкам аль-Каррады.
С началом беспорядков после вторжения американцев Хади и Нахем взялись ремонтировать свою «иудейскую развалину», как они называли этот дом, хотя ничего иудейского в нем не было – ни семисвечника, ни звезды Давида, ни надписей на иврите. Хади переложил наново внешнюю стену из оставшихся кирпичей, поправил слетевшую с петель деревянную дверь, соскоблил с нее засохшую глину, вынес камни со двора и привел в порядок единственную уцелевшую в доме комнату, стерев со стен в ней несколько слоев пыли. Торчащая стена комнаты этажом выше могла в любой момент рухнуть во внутренний двор и погрести под собой заживо того, кто там окажется, но пока Бог миловал. Жители квартала и не заметили, как Хади и Нахем стали одними из них. Даже Фарадж ад-Далляль, который, как всем было известно, прибирал к рукам любую недвижимую собственность, брошенную хозяином, не обращал внимания на Хади и Нахема. Он этот дом тоже считал не более чем «иудейской развалиной».