«На волны попятный выпят...»
На волны́ попятный выпятв шкурке полувосковойполый тополь солнцем сыпет,мертвый, полувековой —сучья старческие глáдки,желтой серой заплыли́,листья – гнутые облаткина клею и на пыли —не нагнутся в токе сорномпаутинных кристаллид…
Вдовья тополь, газом чернымвся очеркнута, стоитза рекой. Сходить бы – не с кем,да и как назад потом? —мо́стом Александро-Невским,топким охтенским мостомза рекý, где сушь литаяженских то́полей аллей?
Пух летит не долетаяот утопших тополéй:водный шар в магнитной раме,пух искрящийся над ним…Кем родиться в смертном сраме?– только тополем одним,кем же кроме? Кроме – некем,кроме тополя в окне…Разве только – блеском некимвскользь по вздыбленной волне..?
«А вернемся – в ртутный город, без мгновенья золотой...»
…а вернемся – в ртутный город, без мгновенья золотой,как перчатка наизнанку, шевелящий пустотой,где с ладони краснопалой на дворцы и на дворыледенеющего жара разбегаются шары;
…будет тихо на причале – ни огня, ни корабля,лодочник культю протянет в направлении рубляи польет волна косая, золотея с-под винта,от причала до причала, от моста и до моста;
…или будто бы случайно я тряхну из кошелькатри текучие крупинки дорогого порошка,и польет волна косая через Зингера и Ко,заливая в шар крылатый золотое молоко;
…или я такое слово на три такта просвищу,что польет волна косая по обводному свищу,золотя и золотея, догоняя ртуть-свинец,чтобы море на рассвете стало морем наконец.
«На глубоко-синем небе треугольные круги...»
На глубо́ко-синем небе треугольные круги.Из-за лиственного блеска не по-русский говоръят.Тишина и нега мира – вот вам главные враги,Отрядившие дозором голубят и воробьят.
Сколько будет еще длиться этот вечер-до-войны,Сколько еще будут литься щебетанья и щелчки,Сколько виться еще будут ангелочки сатаны —Наконечники без копий и воздушные волчки?
Я – веревка в вашем доме, я – шкилет у вас в шкафу,Я – неношенная шуба в шкапе запертом у вас,Тишину и негу мира вам не кинуть на фуфу,Тишина и нега мира дотлевает, как фугас.
Письмо с моря, июль 2000 года, отрывки
…когда распоротый туманнабухнет, точно две сирени,скользнет по яхтам и домамстрела в горящем опереньи,и вспыхнет башня на скале– во мглы слабеющем растворе —для всех, заблудших на земле,для всех, блуждающих на море,и бросится с востока назакат, незнамо кем влекома,внезапная голубизнау окаема окоема.
…тогда, сквозь минные поля,расплавленные в датских шхерах,всплывут четыре кораблярасстрелянных. Четыре – серых.Сирена закричит во мглео смертном, о последнем горе —для всех заблудших на земле,для всех блуждающих на море,для тусклых башенных огней,стрелой погашенных каленой,что на восток, в страну теней,идут кильватерной колонной.
…но что останется от них?– aлмазной стрелки взмах и промах,молчание проклятых книги грохот волн на волноломах —
В раю, должно быть, снег
В раю, должно быть, снег. От сосен на пригоркедо моря черно-алого, куда закат затек.В раю, должно быть снег. И всё – ни норки в норке,ни галок письменных, ни белок-распустех.
В раю, должно быть, снег. И ангел-истребительустало барражирует сверкающий озон.В раю, должно быть, снег. Единственный в нем житель —в пальто расстегнутом и мертвый Аронзон.
В раю, должно быть снег. Я был над ним, пролетом.В пыли иллюминатора косой стеной он рос.Но из подмышки перистой пунктирным пулеметомего отрезала цепочка черных роз.
Зима в Ленинграде
60 – е годы
В темных садиках зарешёченныхняньки пашут и ботами бьют,а младенцы в морозных пощечинахравнодушные песни поют.
Не слышны сюда с белой площадиоблученных трамваев звонки,небеса сине-чёрно полосчаты,и подспущены, и низки.
Не прольнет сюда с белой площадипроводами линованный лен.Небеса сине-чёрно полосчаты,купол искрами окаймлен.