Но пока японская атака произвела на Рузвельта ошеломляющее впечатление. Проинформировал его военно-морской министр Нокс. Президент не поверил. Вместе с находившимся у него Г. Гопкинсом он повторял: «Это, видимо, ошибка». Высшие государственные деятели США и помыслить не могли, что японцы смогут беспрепятственно добраться до такого отдаленного уголка океана. Вскоре позвонил Черчилль. «Господин президент, что-то действительно произошло с Японией?» — спросил он. «Да, произошло. Они атаковали нас в Пёрл-Харборе. Теперь мы в одной лодке»{571}.
В первые часы после получения страшной информации президент был растерян, невероятно утомлен и почти раздавлен. Он чувствовал себя опозоренным, униженным не только как руководитель страны, оказавшийся неспособным распознать намерения врага, но и как бывший военный моряк, один из руководителей флота во время Первой мировой войны. Удар, поразивший флот, был воспринят Рузвельтом особенно болезненно. Эти чувства были тем более сильными, что он был первым главой государства после Джеймса Медисона (1751—1836), при котором страна терпела военное поражение (в прошлый раз это было во время англо-американской войны 1812—1814 годов, когда англичане даже заняли и сожгли Вашингтон).
Но президент быстро овладел собой. Элеонора вспоминала, что на лице его она могла прочитать только «смертельное спокойствие»: «Вокруг бегали возбужденные чиновники, а он, хотя имел утомленный вид, сидел за столом, безразличный к царившим вокруг эмоциям. Каждое следующее донесение выглядело еще более ужасным, чем предыдущие, но он сохранял полное спокойствие. Это стало для него обычным. Когда происходило что-то очень плохое, он становился чуть ли не айсбергом без какой-либо видимой эмоции»{572}.
Франклин Делано Рузвельт становился теперь не только номинально, но и фактически верховным главнокомандующим в условиях войны, которая угрожала мощи и престижу его страны, а возможно, и самому ее существованию. Теперь ему приходилось принимать стратегические решения, согласовывая их с главнокомандующими союзных стран — Черчиллем, Сталиным, Чан Кайши; отдавать приказы, на основании которых американские войска должны были вести боевые действия, неся неизбежные потери. Предстояло управлять страной не на основании обычных конституционных процедур, а в основном путем издания исполнительных распоряжений, за которые он нес личную ответственность. Отныне главная тяжесть вины за поражения ложилась лично на него, а триумф победы, в которой он не сомневался, но понимал, насколько она далека, предстояло разделить со всем народом и государствами-союзниками.
В полдень 8 декабря Рузвельт выступил на срочно созванном совместном заседании обеих палат конгресса, признав, что происшедшее «будет навсегда датой позора». Звучали короткие, рубленые фразы, повторявшие одна другую, только с разными географическими названиями, каждое из которых отзывалось болью и стыдом в душах американцев: «Вчера японское правительство также предприняло нападение на Малайю. Вчера ночью японские войска атаковали Гонконг. Вчера ночью японские войска напали на Гуам. Вчера ночью японские войска атаковали Филиппинские острова. Вчера ночью японские войска произвели нападение на остров Уэйк. А этим утром японские войска атаковали остров Мидуэй».
Рузвельт сообщил, что в качестве верховного главнокомандующего он распорядился принять все возможные меры обороны. «Какое бы время нам ни потребовалось, чтобы отразить нападение мощного противника, американцы, уверенные в своей правоте, будут сражаться до полной победы», — заявил президент.
Он предложил проголосовать за декларацию об объявлении войны Японии, которая была принята единогласно{573}. Небезынтересно, что Черчилль опередил своего американского союзника: Великобритания официально вступила в войну против Японии на несколько часов раньше.
Одиннадцатого декабря войну Соединенным Штатам объявила Германия. Выступая в этот день в рейхстаге, Гитлер не мог отказать себе в удовольствии посвятить большую часть речи издевательствам над Рузвельтом — объявил, что «этот человек, поддерживаемый миллионерами и евреями», повинен во Второй мировой войне: «Сначала он побуждает к войне, затем фальсифицирует ее причины, затем фальшиво надевает на себя мантию христианского лицемерия и медленно, но уверенно ведет человечество к войне, не отказываясь призывать Бога в свидетели справедливости своей атаки — в обычной манере старого масона» и т. д. и т. п.{574} В этот же день германский министр иностранных дел И. Риббентроп вручил временному поверенному США в Германии ноту об объявлении войны. Фюрер невольно облегчил задачу Рузвельту, который понимал неизбежность вступления США в войну против Германии, но, учитывая изоляционистские настроения в стране, не желал брать на себя инициативу.