С Саудом Рузвельт заговорил об участии американских фирм в добыче нефти на территории его страны и о заинтересованности США в закупке этого ценнейшего сырья в сыром или первично переработанном виде, на что получил вполне благоприятный ответ. Когда же речь зашла о возможном переселении в Палестину евреев, которым удалось выжить в гитлеровской Европе, король оказался неумолим. Президент пытался убедить собеседника в справедливости создания в Палестине еврейского национального очага. Саудовский монарх пришел в возбуждение и стал сыпать обвинениями в адрес уже проживавших в Палестине евреев: они, мол, процветают только благодаря миллионам долларов, поступающим из Америки, их вооруженные формирования нападают на арабов и стремятся всех их уничтожить. Он заявил, что арабы и евреи никогда не смогут сотрудничать, что его подданные предпочтут умереть, нежели отдать свою землю евреям. Переговоры по этому вопросу окончились безрезультатно{731}.
Присутствовавший на приеме советник президента Бернард Барух позже рассказывал Эллиоту Рузвельту: «Из всех разговоров, которые он (президент. — Г. Ч.) имел в своей жизни, наименьшее удовлетворение он получил от беседы с этим арабским монархом»{732}. В завершение переговоров Рузвельт дал обещание не санкционировать никаких мероприятий США, враждебных арабскому народу.
Когда «Куинси» встал на рейде в египетской Александрии, на борт вновь поднялся Черчилль. Это была последняя из многочисленных встреч двух лидеров в военные годы. «Мы расстались очень трогательно. Я чувствовал, что его связь с жизнью стала тоньше», — написал сэр Уинстон в мемуарах{733}.
Временами самочувствие Рузвельта улучшалось. Приближение конца войны в Европе, договоренность с СССР по поводу войны против Японии, промышленное процветание Америки — всё это будто прибавляло сил. Порой даже плоские шутки доставляли ему удовольствие. Джонатан Дэниелс, сын бывшего военно-морского министра, ставший теперь административным помощником президента, рассказывал, что был свидетелем неудержимого хохота шефа над незамысловатым анекдотом, в котором пьяница уверял, что он совершенно трезв: «Если бы я был пьян, я сказал бы, что у кошки, которая входит в эту дверь, четыре глаза, но я вижу, что у нее только два». — «Вы правы, сэр, — ответил бармен, — но эта кошка не входит, а выходит с высоко поднятым хвостом»{734}.
«Куинси» причалил к американскому берегу 27 февраля, Рузвельт тотчас же поездом отправился в Вашингтон, а уже 1 марта выступил на совместном заседании обеих палат конгресса с докладом о Ялтинской конференции. Это было его последнее публичное выступление. В соответствии с регламентом за председательским столом находились вице-президент Трумэн в качестве председателя сената и председатель палаты представителей Сэм Рейбёрн. Торжественно войдя в зал заседаний и остановившись в дверях, привратник зычным голосом провозгласил: «Президент Соединенных Штатов Америки», а вслед за этим в проходе появилась коляска Рузвельта. Все присутствующие поднялись со своих мест. Раздались аплодисменты.
Хотя на многих конгрессменов выступление Рузвельта произвело тягостное впечатление — его голос стал невыразительным, потерял былое богатство оттенков, лицо осунулось, руки, бравшие стакан с водой, дрожали, — содержание выступления, по единодушной оценке, было всё тем же, рузвельтовским — аналитическим, остроумным и вместе с тем предельно простым. Правда, когда оратор отвлекался от подготовленного текста, ему было трудно говорить, голос слабел, иногда понижался почти до шепота, но сами импровизации свидетельствовали о том, что его интеллект оставался всё так же высок.
Президент выступал не стоя, а сидя в кресле, причем счел необходимым принести извинения по этому поводу, напомнив, что у него «десять фунтов стали на ногах» и он только что возвратился из путешествия в 14 тысяч миль. Но тут же он перешел к делу, выразив уверенность в том, что конференция не просто была плодотворной, но стала поворотным пунктом и американской, и мировой истории. «Крымская конференция призвана положить конец односторонним действиям, особым союзам, сферам влияния, балансу мощи и разным прочим средствам, которые испытывались на протяжении столетий и всегда приводили к провалу. Мы предлагаем вместо этого всеобщую организацию, в которую в конечном итоге смогут войти все миролюбивые народы. Мир, который мы строим, — говорил президент, — не может быть американским, британским, русским, французским или китайским. Он не может быть миром больших или малых стран. Он должен стать миром, основанным на общих усилиях всех стран».