Его политическая позиция в спектре американской внешней политики осталась неизменной, он находился немного левее центра. Не выходя из оппозиции и не развивая закрытую программу, которая заслуживала такого названия, он определил свою собственную позицию как «прогрессивный демократ» против консерватизма и грубого материализма республиканцев (хотя он лично с небольшим успехом участвовал в спекулятивной лихорадке двадцатых годов) и против радикальных течений слева. Он считал, что общественное благосостояние подвергнется опасности, если правительство станет жертвой «денежных дельцов», и направил свои усилия против «философии» республиканцев, которые считали, что было бы лучше всего ослабленное правительство, экономику и общество предоставить самим себе. Эта средняя позиция Рузвельта исходила из собственного убеждения и из расчета сделать ее по возможности доступной для большинства. Во внешней политике он остался интернационалистом и приверженцем Вильсона. Он публично и приватно предупреждал о последствиях отхода США от политических объединений в мире и от Лиги Наций. И даже сделал проект плана (тогда не опубликованного), который содержал некоторые сомнения в отношении изоляционистов и должен был дать возможность вступления и сотрудничества США в Лиге Наций.
Двойная стратегия Рузвельта, в которой объединились надежды на окончательное выздоровление и возвращение к политике не раньше 1932 года, закончилась неожиданно в 1928 году, когда демократическая партия почти против его воли 2 октября 1928 года выдвинула Рузвельта своим кандидатом на пост губернатора штата Нью-Йорк. После успешно поддержанного выдвижения Рузвельтом губернатора Смита на президентский пост в 1928 году демократическая партийная организация стала считать Рузвельта единственным политиком, который способен воспрепятствовать победе республиканцев в Нью-Йорке. Незадолго до выдвижения на Рузвельта, который находился в Варм-Спрингс, было оказано со всех сторон такое давление, что Смит, наконец, в драматическом телефонном разговоре дал как бы полу отказ на случай, если его кандидатура не будет отклонена. Нерешительность Рузвельта исходила из глубокой дилеммы: с одной стороны, сорокашестилетний Рузвельт понимал, что его возвращение в политику уничтожит все еще не утраченную надежду на выздоровление, он думал и о своих значительных инвестициях в Варм-Спрингс, где он служил образцом и движущей силой, и, наконец, с шансами для демократов, по общим оценкам, в 1928 году дело обстояло плохо. С другой стороны, была опасность, что в связи с новой нерешительностью настроение в партии обернется вдруг против него и положит конец всем его политическим планам.
Конечно, когда партия приняла решение, у Рузвельта уже не было пути назад. Теперь он мобилизовал всю свою энергию, чтобы победить. Алфред Смит с самого начала предвыборной борьбы решительно и находчиво отразил грубые упреки республиканцев, что калека Рузвельт должен принести себя в жертву президентским амбициям Смита. Губернатор, объяснил Смит, будет избираться не ради своей способности демонстрировать двойное сальто или прыжок со стойки на руках, его труд — это умственный труд. Вдобавок ко всему Рузвельт превратил выборную кампанию в демонстрацию своей несокрушимой жизненной силы. Его план поездок составлял 1 300 миль и охватывал в два раза больше городов, чем у его республиканского противника Альберта Оттингера, генпрокурора. Рузвельт произнес свыше пятидесяти довольно больших речей и провел бессчетное количество небольших выступлений. С ироническими замечаниями о самом себе, так называемом калеке, он производил впечатление, словно болезнь для него вообще не является проблемой, с улыбкой, полной оптимизма и жизнелюбия, он сидел в своей открытой машине и приглашал каждого убедиться, что он в хорошем физическом состоянии.