В Британии и Португалии восприняли объявление Испанией статуса невоюющей страны по аналогии с такой же акцией Муссолини как прелюдию к вступлению в войну82. Франко использовал португальцев для того, чтобы обмануть британцев. Несколько месяцев он уверял португальского посла Перейру, что привержен нейтралитету и не имеет экспансионистских планов. То же самое он сделал и 10 июня, в тот день, когда направил Муссолини письмо, с сообщением о принятии статуса невоюющей страны83. Тут же он поручил своему брату Николасу убедить министра иностранных дел Португалии, будто эта акция ни в коем случае не означает отхода Испании от курса на нейтралитет84. Каудильо считал Лиссабон удобным каналом передачи нужной информации в британское министерство иностранных дел, позволяющим маскировать свои намерения, пока державам Оси сопутствует удача. В 1943 году, уже не так уверенный в исходе войны, Франко будет использовать Лиссабон, чтобы лишний раз убедить Союзников в своей приверженности нейтралитету. Летом же 1940 года он замышлял хищнические планы в отношении Португалии.
В Фаланге и офицерском корпусе было немало лиц, кого соблазняли сообщения о слабости Гибралтара и деморализации французской армии в Марокко. Бейгбедер был против объявления войны, хотя и говорил итальянскому временному поверенному, что Гибралтар «падет, как спелый фрукт, когда пробьет час»85. Франко, испытывая сильное желание действовать, опасался предпринимать решительные шаги без явной германской поддержки86. Он питал огромное почтение к Третьему рейху. Это подтверждается, в частности, тем, что германский посол был вхож к нему почти в любое время. Напротив, в беседах с Хором каудильо не выходил за пределы банальностей и не вступал с ним в серьезные дискуссии, как это было прежде и с Питерсоном. Когда в середине июня Хор представил свои верительные грамоты, внешность Франко не произвела на него никакого впечатления. По словам Хора, каудильо, «маленький и довольно тучный, был типичным мелким буржуа. Голосом он сильно отличался от Гитлера, срывающегося на неконтролируемый крик, или от вещающего хорошо поставленным басом Муссолини. Собственно, таким голосом говорит у постели больного доктор с хорошей практикой и твердым доходом»87. Как утверждали в Мадриде, Франко предрекал близкое поражение Союзников и Хор якобы приехал лишь для того, чтобы предложить ему Гибралтар. Пренебрежительно относился он и к послу Вашингтона, держа его на расстоянии и часто перенося назначенные встречи.
Официально Франко не тратил время на дела того или иного ведомства и использовал свою «занятость» как предлог отказать в приеме послам — всем, кроме фон Шторера. Каудильо жил в своем тщательно охраняемом дворце Пардо в атмосфере мрачной изоляции, которая, по мнению Хора, более соответствовала бы какому-нибудь восточному деспоту. Там Франко проводил заседания правительства и принимал своих министров. Покидал он дворец только по случаям, обусловленным государственной необходимостью, и ради охоты. Известно, что недоступность Франко усугублялась его все возраставшим пристрастием к охоте. Если же он и давал аудиенцию, то, по словам Хора, было «трудно преодолеть барьер его поразительного самодовольства». Франко восседал за письменным столом, украшенным портретами Гитлера и Муссолини с их собственноручными подписями, и всячески избегал любой серьезной дискуссии.
Хору казалось, что каудильо пребывает в счастливом неведении по поводу экономической и военно-морской мощи Британской Империи или дружественных ей Соединенных Штатов88.
Однако ясно, что Франко с интересом занимался внешней политикой. Бей-гбедер, Хордана и Лекерика, испанские министры иностранных дел в разные периоды Второй мировой войны, утверждали, что внешнюю политику определял каудильо, а они прорабатывали детали и воплощали в жизнь его указания89. Начиная с 1945 года франкистские пропагандисты во всю старались показать, будто исключительным архитектором прогерманской политики был Серрано Суньер. Это бессмыслица. Трудно представить, чтобы Франко пассивно позволял своему свояку вершить внешнюю политику. На одном приеме в бразильском посольстве Серрано Суньер пригласил всех присутствующих прийти к нему на коктейль через две недели в поверженном Лондоне90. Он уже плел интриги против министра иностранных дел Бейгбедера и устанавливал непосредственные и тесные отношения с фон Шторером. Серрано сказал германскому послу, что, хотя у Испании и нет необходимости вступать сразу вслед за Италией в войну, «она, однако, должна бдительно следить за происходящими событиями, чтобы вмешаться в нужный момент»91. Тем не менее признать амбиции Серрано Суньера совсем не значит приуменьшить восторженную приверженность к странам Оси самого каудильо.