Я благодарен Майклу Элперту, Брайену Бонду, Джорджу Хиллсу и Дэвиду Уинджейту (Windeatej Пайку за советы по частным вопросам, касающимся роли Франко в Гражданской войне и во Второй мировой войне. Я почерпнул вдохновение и дополнительный стимул к работе из дискуссий о Франко, которые в течение многих лет и за многими столами вел с такими людьми, как Алисия Альтед Вихиль, Джоан Эшфорд-Ходжес, Хосе Мариа Коль Комин (Coll Comin), Элиас Диас, Муса Фархи, Херонимо Гонсало, Хуан Антонио Масоливер, Фло-рентино Портеро, Денис Смит (Smith), Хавьер Тусель и Мануэль Васкес Мон-тальбан. Целая группа моих друзей приложила руку к этой книге в процессе ее вызревания и создания, дискутируя со мной о Франко, снабжая меня редчайшими материалами, читая и делая замечания по черновикам. Это Николас Бельмонте, Шило (Sheelagh) Эллвуд, Энрике Морадиельос, Исмаэль Сас (Saz), Херберт Саутуорт и Анхель Виньяс — мой долг перед ними огромен.
Все ошибки и недочеты книги — всецело на моей совести. Тем, что их меньше, чем могло бы быть, я обязан помощи со стороны вышеперечисленных друзей и еще двух, о которых я хотел бы сказать отдельно. Миа Родригес Сальгадо не жалела времени, чтобы вдумчиво и внимательно перечитывать черновики, а Джонатан Гэторн-Харди способствовал улучшению моего текста своей безжалостной, но конструктивной критикой. Я получил самое настоящее удовольствие от обсуждения с ними методики работы над книгами биографического характера. Филип Гвин (Gwin) Джоунс из издательства «Харпер-Коллинс» провел книгу через все производственные стадии уверенно и бережно.
В течение многих лет моя жена Габриэлла мирилась с присутствием в нашем доме незваного гостя в лице Франсиско Франко. Без ее терпения и поддержки я дошел бы до разрыва с каудильо3 задолго до окончания книги. Более того, многие суждения в книге появились именно благодаря ее острому критическому взгляду. Наконец, я хотел бы поблагодарить моих сыновей Джеймса и Кристофера, которым я посвятил эту книгу. Без них эта книга оказалась бы законченной много быстрее, и в результате проиграли бы и она, и я.
Пролог
ЗАГАДКА ГЕНЕРАЛА ФРАНКО
Несмотря на пятьдесят лет пребывания в центре общественного внимания, несмотря на то, что значительная часть его жизни пришлась на телевизионную эру, Франсиско Франко остается наименее известным среди великих диктаторов XX века. Отчасти это объясняется дымовой завесой, созданной вокруг него политическими иконописцами и пропагандистами. На протяжении жизни его сравнивали с архангелом Гавриилом, Александром Македонским, Юлием Цезарем, Карлом Великим, Сидом, Карлом V, Филиппом И, Наполеоном и множеством других реальных и вымышленных героев1. Сальвадор Дали после обеда у Франко произнес: «Я пришел к выводу, что он святой»2. Для других он значил еще больше. В книжке для детей было сказано, что «кау-дильо — это дар, который Бог посылает нациям, заслуживающим этого, и нация принимает его как посланца небес, прибывшего по промыслу Господню спасти родину», иными словами, как мессию богоизбранного народа3. Его ближайший сподвижник и «серый кардинал» Луис Карреро Бланко заявил в 1957 году во франкистских кортесах: «Господь явил нам безмерную милость, послав нам исключительного каудильо, что мы не можем расценить иначе, как дар, посылаемый народам провидением для воистину великих целей раз в три-четыре столетия»4.
Такую лесть, как типичный прием пропагандистской машины всякого деспотического режима, можно было бы и не принимать во внимание. И тем не менее многие охотно принимали эти и подобные им сравнения, которые путем постоянного повторения вдалбливались в сознание, так что человек и не помышлял подвергнуть их сомнению. Но вовсе не это затрудняет нам понимание Франко. Более загадочно в нем другое: Франко узнавал себя в пышных словесах собственной пропаганды. Склонность сравнивать себя с великими деятелями испанского прошлого — полководцами, героями и создателями империи, в частности с Сидом, Карлом V, Филиппом II — стала его второй натурой и лишь отчасти явилась следствием чтения собственной прессы и внимания к выступлениям своих сторонников. То обстоятельство, что Франко приходил в восторг от послушной пропаганды, внешне не согласуется с рассказами многих очевидцев о нем как о человеке несколько робком в личном общении, сдержанном и испытывавшем неловкость на людях. Равным образом его репрессивная политика может показаться противоречащей его личной застенчивости, кото-