Однако все его успехи на рыбалке и охоте не могли затушевать тот факт, что крах испанской экономики, взлетевшая до небес инфляция и растущее недовольство рабочего класса оказывали значительное давление на режим. К тому же восшествие на престол в Ватикане либерального папы Иоанна XXIII серьезно затронуло профранкистскую позицию церкви. Как всегда, каудильо во всем винил дона Хуана. В своем особенно бессвязном обращении к народу в конце года Франко сложный экономический анализ, представленный его министрами, щедро разбавил раздраженными диатрибами против «легкомыслия, отсутствия предусмотрительности, расхлябанности, неуклюжести и слепоты бурбонской монархии». Распалившись, он заявил даже, что любой, кто выступает против его режима, страдает «личным эгоизмом и дебильностью». В эту категорию попадало все большее число людей, причем многие прежние сторонники режима начинали выражать беспокойство о будущем страны. Недовольные монархисты вступали в «Испанский союз», чтобы поддержать «народную» монархию, а не монархию, навязанную диктатурой. А триста тридцать девять баскских священников направили письмо испанским епископам, в котором подвергались критике «отсутствие свободы мнений и ассоциаций, методы, используемые полицией, государственный контроль, доктрина о непогрешимости Вождя, слепой конформизм и система официальных профсоюзов». Это был сокрушительный обвинительный акт режиму. Даже церковные иерархи начинали понимать, что, возможно, им следовало бы предусмотрительно дистанцироваться от первоначальной позиции рупора деспотичной диктатуры еще до смерти Франко.
Поскольку экономика продолжала головокружительное, неконтролируемое падение, технократам стало очевидно, что только вмешательство Международного валютного фонда может предотвратить окончательное банкротство государства. Это было весьма неприятной перспективой для страдающего ксенофобией Франко. 6 марта 1959 года правительство приняло долгосрочную программу экономической стабилизации, которая в перспективе «должна дать животворный импульс рынку Испании». Франко впоследствии припишет себе все заслуги, когда по прошествии времени эта программа даст свои плоды и сотворит «экономическое чудо». Однако его единственной заслугой было то, что он переложил бремя ответственности на технократов, а сам отправился на рыбалку. В полной растерянности от в высшей степени сложной современной экономики, к которой оказались неприменимы упрощенческие понятия «плохого» и «хорошего», запуганный своими советниками-интеллектуалами из Opus Dei и смертельно уставший от занятия, именуемого «управлением государством», Франко предпочел отстраниться от каждодневного политического процесса.
Поначалу эффект от воплощения плана стабилизации оказался сокрушительным для трудящихся. Девальвация песеты и значительное сокращение государственных расходов как следствие повлекли за собой замораживание заработной платы, рост безработицы, нехватку основных товаров широкого потребления и вынужденное закрытие мелких предприятий. В апреле 1959 года Франко вновь обрел утраченную было веру в себя во время официального открытия Долины павших — где он хотел быть похороненным сам, «когда придет время», — совпавшего с празднованием двадцатой годовщины окончания гражданской войны. Тысячи рабочих были доставлены на автобусах, чтобы они могли присоединиться к руководящим политикам, военным и церковникам на массовой церемонии в базилике. Франко облачился в форму генерал-губернатора, а на донье Кармен была черная мантилья с высоким гребешком. Они направились к особым тронам под королевским балдахином рядом с главным алтарем — тем самым тронам, которые Франко так не хотел разделять с монархом. Раньше это было исключительной прерогативой королей, даже Альфонс XIII пользовался ею в чрезвычайно редких случаях. Сей вызывающий жест, по словам американского дипломата Болака, вызвал заметное раздражение у представителей аристократии, слышались «недовольные перешептывания и судорожные вздохи разочарования». Напомнив о победе в гражданской войне, вызвавшей глубокий раскол в обществе, визгливый Франко в издевательском тоне говорил о побежденных, которым пришлось «глотать пыль поражения», превозносил героизм «наших павших». Его не слишком деликатное решение выкопать останки сотен националистов для перезахоронения в Долине павших не нашло сочувственного понимания у безутешных семей погибших.