Тем не менее Франсиско стоически выносил все тяготы казарменной жизни, подсознательно сублимируя суровую каждодневную реальность в некий фантастический проект выдающегося военного будущего. Скорее всего он даже получал определенное удовлетворение от жесткой структуры военной иерархии и — подобно многим юным кадетам того времени — чувствовал облегчение, обнаружив, что впервые в жизни не зависит от произвольных условий бытия, а подчиняется единому для всех закону. Подавление индивидуальности в академии, строгое чувство порядка, послушание и исполнение долга — все это стало для Франсиско вполне естественным. Возможно, его также обнадеживала перспектива добиться в армии уважения, чего он так и не дождался от своего отца.
В Толедо — в отличие от Эль-Ферроля — дружба перестала быть приоритетной ценностью для Франсиско. Упрямо отказываясь завоевать популярность, он держался на холодном и презрительном расстоянии от сокурсников. По своим моральным устоям не склонный к совместным кутежам и загульным вылазкам в город, так некстати напоминавшим и отцовское поведение, он стремился вызвать одобрение начальства, погрузившись в изучение военной литературы. Хотя Франко производил впечатление совершенно беззащитной личности, он, когда считал, что с ним обходятся несправедливо, вел себя с крайней агрессивностью. Однажды некий старший кадет сильно разозлил его, дважды подряд запрятав книги Франсиско. Тогда будущий каудильо в ярости запустил подсвечником обидчику в голову, спровоцировав грандиозную драку, во время которой в ход пошли книги, подушки и кулаки. Категорический отказ Франко назвать имена других участников потасовки, несмотря на строжайший приказ командира, обеспечил ему недоброжелательное, смешанное с завистью восхищение некоторых сокурсников, в том числе Хуана Ягуэ и Эмилио Эстебана Инфантеса, которые позднее будут играть важные роли в гражданской войне. И все же, хотя многие кадеты признали, что «он вел себя должным образом, отказавшись раскрыть имена своих мучителей», у Франко с однокашниками так и не возникло теплых отношений.
Впрочем, этот инцидент можно считать исключением, поскольку Франсиско постоянно стремился заслужить расположение старших офицеров. Но это отнюдь не всегда приносило ему дивиденды, что выяснилось в день прибытия Па-кона в Толедо в 1908 году, когда тот вдруг узнал, что его юному кузену было запрещено покидать казарму за «разговоры в строю». В радостном неведении относительно суровых правил, царивших в академии, Пакон бросился к командиру с просьбой перенести наказание Франсиско на другой день, поскольку их обоих пригласил на обед дядюшка, специально приехавший навестить их из Мадрида. Однако не только наказание не было перенесено, но и самого Пакона немедленно подверг аресту и заключил в казарму пребывавший в дурном расположении духа командир за то, что юноша «осмелился войти к нему одетым в черный плащ, вместо того чтобы держать его сложенным на руке, как того требовал устав». «Это был, — записал Пакон в дневнике, — последний и единственный раз, когда дядюшка посетил наше военное заведение».
Пакона выводили из себя мелочные заботы и придирки командиров по поводу того, «какую часть формы следует надевать в зависимости от местонахождения», а вот Франсиско охотно впитывал в себя суровую дисциплину и досконально изучал военную историю, которую им в академии энергично преподавали — пытаясь, вероятно, компенсировать в умах кадетов реальную слабость Испании в военном отношении. Но даже Франко называл эту систему преподавания занудством, «методом, в котором главным была зубрежка». Пытаясь задним числом объяснить свои более чем скромные успехи в академии, он рассказывал, как однажды его отчаянная попытка отойти от механического воспроизведения заданного текста завершилась очередным унижением. Когда Франсиско попытался поразить класс красноречивыми и оригинальными рассуждениями на тему сооружения фортификаций, преподаватель, далекий от того, чтобы восхититься его эрудицией, бросил презрительно: «Вы здесь не в Атенеуме!» (популярное в Мадриде место для дебатов) — и вкатил Франко «трояк».