Желанию Франсиско проявить себя на полях сражений в Африке препятствовало его высокое звание младшего лейтенанта, которое не позволяло ему просить назначения на службу в Марокко. В результате Франсиско и Пакона направили в небольшую воинскую часть, базирующуюся в Эль-Ферроле. К тому времени на Калье-де-Мария мало что изменилось. Несчастная донья Пилар по-прежнему жила со своим престарелым отцом. Вечно в черном, она проводила дни в молитвах, а ночи в слезах. Как водится, Франко убегал из казармы домой почти ежедневно. Хотя вдали от родного очага юный Франсиско обнаружил в себе глубоко укоренившееся неприятие церкви — в период службы в Африке он слыл «человеком без страха, баб и мессы… лишенным пристрастий и дурных привычек, не относящихся к службе» (Пол Престон), — в Эль-Ферроле молодой офицер попытался ублажить мать религиозным рвением. Он дошел до того, что вступил в общество милосердия «Адорасьон Ноктурна». Однако ни присутствие рядом любимого сына, ни его показные проявления набожности не слишком облегчали мрачное состояние доньи Пилар.
Служба в гарнизоне маленького провинциального городка не открывала вдохновляющих перспектив для молодых кадетов, полных воинственного задора и огня. Оба они чувствовали себя обманутыми и разочарованными, узнав, что их рота насчитывала всего пятьдесят человек вместо двухсот сорока, что было нормой в африканских частях. А невезучий Пакон по-прежнему пытался усвоить занудные сложности армейского протокола. Когда он впервые появился в штабе полка, командир отказался принять его на том основании, что «черные перчатки, надетые на вас, не положено носить в служебное время». Пакону было вежливо рекомендовано: «Выйдите отсюда и возвращайтесь в перчатках орехового цвета, положенных по уставу». «И вот для этого, — говорил он себе, — я провел три года, изучая кампании Ганнибала и Наполеона?»
Хотя Франко наверняка одобрял педантичности полкового начальства относительно ношения формы, военная жизнь в Эль-Ферроле несколько отличалась от образа жизни, который он себе представлял. Дни проходили в муштре, изучении устава и верховой езде. Вечерами, страстно желая ни в чем не уступить разнаряженному братцу Николасу, далекий от еще совсем юного брата Рамона, он с товарищами фланировал по улице Реал, демонстрируя военный мундир, замечательные усы и небрежно сдвинутую на затылок форменную фуражку. Но, увы, какие-либо надежды перехватить восхищенный взгляд городских красавиц, прогуливавшихся под неусыпным надзором дуэний, оказались напрасными. Армейская форма не шла ни в какое сравнение с морской, и чаяния Франсиско преодолеть свою физическую неполноценность и холодность к нему видных семейств в Эль-Ферроле были весьма призрачными. Скоротечные и болезненные увлечения подружками сестры — в особенности высокими стройными брюнетками, не без сходства с его матерью, — никогда не заходили дальше нежных взглядов и мучительных поэтических излияний, над которыми насмешница Пилар издевалась вместе с подругами.
И потому Франко с большим облегчением встретил известие о том, что его, Камило Алонсо Вегу и Пакона отправляют наконец в Марокко, где перспектива быстрого продвижения по службе или скорой смерти была бесконечно привлекательней одуряющего существования в Эль-Ферроле. Хотя сотни офицеров и тысячи солдат уже нашли свою гибель в Марокко, нет никаких свидетельств того, чтобы донья Пилар пыталась отговорить Франсиско, а позднее и его брата Рамона, от участия в военных действиях в Африке. (В пьесе Салома либерал дон Николас выражает недовольство тем, с какой быстротой «наших сыновей отправили отвоевывать несколько бесполезных скал, которые даже не принадлежат нам».)
17 февраля 1912 года трое юношей прибыли в Мелилью, дурно пахнущий, нездоровый городишко, состоящий из лачуг и халуп, населенный сбродом, который, словно мухи, слетается на запах войны. Франко к тому времени исполнилось девятнадцать лет. И хотя, по словам Пакона, они «были в восторге от этого города» и находились «в высоком боевом духе», все трое очень скоро обнаружили, что реалии войны сильно отличались от очаровательных россказней о ней, которыми их кормили в Толедо. Плохо вооруженная и оснащенная испанская армия, задавленная и униженная тупой бюрократией и сбитая с толку разбродом в правительстве, была вынуждена бросать в бой малообученных новобранцев и призывников, не имевших должной мотивации, против воинственно настроенного врага, который досконально знал окружавшую их пустынную, дикую местность. Даже сам Франко много позже признавал: он больше всего боялся, что его люди выступят против своего командира, вместо того чтобы сражаться с марокканцами.