По словам Пакона, хотя Франко и держал в страхе своих людей, они чувствовали себя спокойней, видя, с каким самообладанием он принимал решения на поле боя, под пулями, среди страшного кровопролития. Его подчиненные всегда испытывали облегчение, когда Франко возвращался из увольнения или отпуска, и, если он возглавлял боевую операцию, в войсках ощущалась «уверенность в победе… не было вытянутых лиц и вопросительных взглядов». И тем не менее, несмотря на все его мужество на поле боя и тогда, и позднее, ходило много сплетен о сексуальной ориентации Франко. Полковник Висенте Гуарнер, служивший вместе с Франко в Африке, позднее рассказывал: «Поскольку Франко никогда не выказывал влечения к девушкам и не был замечен ни в одном любовном приключении, ходили слухи о его гомосексуализме». Гуарнер как-то говорил на эту тему со вторым адъютантом легиона Фермином Галаном, и тот признался, что подобные подозрения возникли, когда Франко отказался разделить общую палатку для офицеров корпуса. Вместо этого он установил еще две палатки: одну для себя и молодого немецкого легионера, а другую — для двух своих адъютантов. Галан рассказывал, что «Франко всегда питал склонность к хорошо одетым лицам мужского пола… Суд» по голосу и поведению, он выглядел самовлюбленным женоподобным нарциссом, хотя это и не является доказательством гомосексуализма».
Впрочем, какова бы ни была его скрытая сексуальная ориентация, Франко решил перемежать подвиги на поле брани с периодическими поездками в Овьедо, чтобы видеться с Кармен Поло. К тому же в этом городе, по утверждениям все более льстивой прессы, местная аристократия стала настойчиво обхаживать его. Нет ничего удивительного, что уверенность Франко в себе теперь заметно выросла. Обычно столь почтительный со старшими по званию, ныне он был готов противостоять даже внушающему всем ужас командиру легиона. Однажды, когда Мильян только что повысил в звании своего личного секретаря, но отказал Франко в ходатайстве о продвижении одного из его унтер-офицеров, молодой майор с нескрываемой иронией спросил, не вызвано ли это тем, «что его унтер-офицер плохо печатает на пишущей машинке». Люди Франко были в восторге от этого выпада против Мильяна. Пакон вспоминает, что по мере восхождения Франсиско по иерархической лестнице он «предоставлял нам, своим подчиненным, все больше инициативы при выполнении приказов. То есть он не донимал нас незначительными деталями и оставался всегда спокойным». Такой подход, по-видимому, был полезен на полях сражений в Марокко, но оказался заметно менее эффективным, когда Франко вступил в мир большой политики. Уже будучи верховным главнокомандующим и политическим лидером, он руководствовался скорее необходимостью распределять «вину» среди максимального количества подчиненных, чем желанием добиться у них большего чувства ответственности.
В сентябре 1921 года во время одной из контратак Мильян Астрай был тяжело ранен в грудь. Рухнув на землю, исходя кровью и находясь на грани смерти (о которой он с некоторого времени мечтал), командир легиона катался по земле и кричал: «Меня убили! Меня убили!» Но затем, придя в себя настолько, чтобы сесть, он возопил: «Да здравствует король! Да здравствует Испания! Да здравствует легион!», после чего его унесли на носилках. Командование Мильян передал своему заместителю. Через шесть недель Франко во главе отряда вошел наконец в Надор, где, по его словам, он обнаружил «огромное кладбище» разложившихся тел своих товарищей. В Монте-Арруите тоже, как описывает Франко, «ужасающая картина предстала перед глазами. Большинство трупов [испанских солдат] было осквернено или варварски изуродовано… Уходя, мы уносили в наших сердцах страстное желание мести, желание такой кары, что осталась бы в памяти поколений».
Достоин упоминания тот факт, что Франко, решив в 1942 году напечатать сценарий фильма «Мы», создал новое издательство и назвал его «Нумансия» в память об исторической осаде этого испанского города. Целых десять лет — с 143 по 133 годы до н. э. — римляне осаждали Нумансию. И, когда она в конце концов пала, ее немногочисленные защитники, которые не были убиты или не умерли от голода, покончили с собой. Стремление Франко освобождать осажденных перекликается с поведением добровольцев из Freikorps, которые, по утверждению Тевеляйта, относились к осажденной крепости как к «матери знатного происхождения». Отсюда и осада для них символизирует тело достойной уважения матери, оскверненное ордами нападающих. Но отношение Франко и его людей к местным или «незнатным» женщинам было не столь романтическим или же просто снисходительным. Когда однажды офицер приказал солдатам прекратить огонь, поскольку они целились в женщин, какой-то легионер процедил сквозь зубы: «Но ведь это же фабрики по производству маленьких мавров!» «Мы все засмеялись, — пишет Франко, — но тут же вспомнили, что во время последнего разгрома [при Мелилье] именно женщины проявляли особую жестокость — добивая раненых, стаскивали с них одежду, расплачиваясь таким образом за блага, которые дала им цивилизация». Эти разлагающие душу события в Марокко оказали огромное эмоциональное воздействие на Франко, развивая в нем кровожадность, паранойю и мстительность, а также навязчивую идею военной и политической осады, которая будет определять его действия как командующего на протяжении всей гражданской войны. В сороковых годах моральная и политическая изоляция режима Франко приведет к тому, что и вся Испания окажется в своего рода осаде.