Каждодневное пичканье романтической мифологией, дисциплинарная муштра и идеологическая обработка дали соответствующий эффект — большинство кадетов, став офицерами, в 1936 году примкнули к националистам. Преподаватели подбирались прежде всего из тех военных, кто должным образом зарекомендовал себя в африканской кампании и разделял жесткие идеологические взгляды Франко, знание передовых технологий, стратегии и тактики отходило на второй план. Почти все эти офицеры сыграют решающую роль в мятеже 1936 года. Многие из них вступят в фашистскую партию, Испанскую фалангу, которую 29 октября 1933 года создаст сын главы режима Хосе Антонио Примо де Ривера. И нет ничего странного, что те годы, когда Франко был директором Военной академии, называют периодом торжества «африканцев» и настоящим бедствием для левых и либеральных офицеров. А Рамон презрительно называл старшего брата «троглодитом», утверждая, что его выпускники будут плохими гражданами своей страны.
Хотя Франко и добился в Сарагосе повышения социального статуса, чего не сумел сделать в Эль-Ферроле, он не чувствовал себя своим среди местных сановников и знатных семейств, которые его обхаживали. И все же именно тогда у него завязались знакомства, которые впоследствии приобретут историческое значение. На свадьбе Серрано Суньера со свояченицей Франко, Зитой, свидетелем жениха выступал Хосе Антонио Примо де Ривера.
Годы спустя, когда Франко попытается внести некоторую рациональную связность в историю своей карьеры, он скажет, что именно тогда осознал, что «в силу моего опыта и престижа я призван совершить великие дела на службе Родине». Однако, прежде чем превратиться из представителя правящего класса в мятежника, ему предстоял долгий и извилистый путь. Истинная его суть в какой-то степени проявилась в интервью, которое он и Кармен дали газете «Эстампа», предшественнице известного журнала «Ола». И хотя Франко здесь настойчиво утверждает, что он «простой военный… который всегда хочет оставаться незаметным…», в интервью явно проскальзывает скрытая дилемма, которая будет преследовать его на протяжении всей политической и военной карьеры. Поскольку он разрывался между желанием иметь «отца-покровителя» — будь то главнокомандующий, диктатор или король, — который похвалит и порадуется его успехам, и непреклонной решимостью достичь власти, устремления Франко отнюдь не всегда были связными и последовательными. В интервью генерал отдает дань ханжеской риторике: «Испания обретет былое величие», а сам он довольствуется «бескорыстной службой Родине», но вместе с тем утверждает, что поступил в Военную академию в Толедо «против воли своего отца», из чего можно понять — у него уже тогда были свои тайные планы. (На самом деле именно дон Николас посоветовал ему поступить в эту академию.) Возможно, бросив вызов отцу в 1929 году, он подсознательно расчистил себе путь к мятежу против законного правительства в 1936-м. А из его странного заявления: «Что касается моей карьеры — моим настоящим призванием была живопись» — можно сделать вывод, что собственные политические амбиции он скрывал даже от самого себя. И в этом Франко в своей семье был не один. Донья Кармен, по описанию «Эстампы», «прекрасная спутница жизни генерала, демонстрирует стройную фигуру, едва угадывающуюся за дымчатым одеянием из черного газа, которое нежно ласкает дорогое манто», со смущением рассказывает об их романе (оба они солгали о своем возрасте, когда познакомились: Кармен прибавила год, а Франко отнял). И тут же молодая женщина застенчиво признается, что единственными недостатками ее супруга — которые в то же время считались наибольшими достоинствами в глазах его восторженных поклонников — являются «чрезмерная любовь к Африке и чтение книг, в которых она ничего не понимает». Как и у матери Франко, за жертвенным обликом Кармен скрывались стальная решимость и серьезные амбиции.