Однако ученейший муж Бюде утверждает, что сходство между этими институтами существует и с другой точки зрения. «Справедливо, поскольку это было необходимо, — пишет он, — для римского народа выяснить, что же именно должно было вершиться властью сената, того, который мы называем греческим словом homologare; также необходимо и теперь придавать законам наших государей силу установлений таким образом, чтобы подвергать судебным санкциям тех, кто имеет отношение к управлению государством и призывать должностных лиц в суд». А дальше Бюде заявляет: «В суде губернаторы и судьи провинций, которые у нас зовутся бальи, сенешалами и тому подобными именами, обычно клянутся соблюдать законы. В этом суде, как правило, регистрируют публичные решения, документы и королевские пожалования, так что они могут стать постоянными и никогда не утратят своей силы. При помощи судебной власти постановления государей либо утверждаются, либо теряют силу, когда сами государи не протестуют. Это — единственный суд, через который наши государи (а ведь они свободны от законов) действуют так, чтобы дать законы самим себе, так как если бы они проникнуты гражданственным духом, который и сами государи хотели бы видеть узаконенным, освященным и объявленным благодаря собственным ордонансам. Вместо того чтобы желать, чтобы их законы и эдикты были изъяты из сферы критики и обсуждения на совете, они желают, чтобы их предписания благодаря постановлениям совета могли стать священными на столетия»2. Таковы слова Бюде. Итак, либо сенат тиранически узурпировал эту власть, чтобы противостоять королевским указам и повелениям (чему, конечно же, верить нельзя), либо необходимо, чтобы мы признали, что королям в старину не предоставлялась свободная и неограниченная власть во всех делах. Это также подтверждается Офрие3, Бойе, Монтенем4, Шасне5 и другими сведущими юристами, пользующимися авторитетом во Франции. При этом они совершенно не колеблются и высказываются единодушно.
Хорошо, давайте же рассмотрим остальные августейшие законы. А среди них первым является тот, согласно которому король не имеет права усыновления равно как и распоряжаться королевством, как при жизни, так и оставив завещание. Скорее сохраняется установленный предками обычай перехода короны, согласно которому наследование короны переходит к старшему из сыновей. Ведь в своем трактате Жан де Терруж6 писал: «короли Франции никогда не могли передавать своему потомству королевство по завещанию, или же определять своих первенцев в качестве наследников или кого-либо еще. Да и теперь ни один современный король не в праве этого делать». Далее с тех пор, как наследственная власть утвердилась в силу обычая во французском королевстве, она не может передаваться наследнику четко выраженной волей короля, как путем завещания, так и любым другим образом. В то же время король не может распорядиться установлением, которое не соблюдено формально, как в том случае, когда король умирает за пределами королевства. Но только установленный обычай передает королевство наследнику»7. Таково было мнение Терружа. Хотя вся наша древнейшая история подтверждает это, но едва ли найдется в ней пример более памятный, чем тот, о котором я собираюсь поведать.
В 1420 году, когда король Карл VI пообещал свое королевство после своей смерти королю Генриху Английскому8 и определил его своим наследником, народ, отвергая это, неожиданно апеллировал к общественному собранию народа. Там и было постановлено при полном согласии всех собравшихся, что этот дар не имеет никакой силы с точки зрения права и является недействительным, что король Франции не имеет права отчуждать какую бы то ни было часть своего королевства без общего согласия своего народа. Об этом примере рассказывают Ангерран Монстреле в двадцать пятой главе своего исторического труда и Гийом Бенедикти в глоссах на какую-то декреталию канонического права. «Поскольку Карл VI, — писал он, — имел законного сына, который и должен был унаследовать королевство, то он не мог усыновить короля Англии в ущерб своему собственному законному и прирожденному сыну. А потому усыновление являлось недействительным и не имело юридической силы, и королевство вместо этого перешло к Карлу VII»9. В другом из своих комментариев (под 151 номером), когда он упоминает о том же случае, он констатирует: «данный аргумент может быть опровергнут и его ложность всецело запутывает дело, так как по закону не имел силы мирный договор, когда английские притязания были урегулированы между королями Карлом VI Французским и Генрихом V Английским следующим образом — упомянутый государь Карл10 дает свою дочь госпожу Екатерину11 в жены упомянутому Генриху и признает последнего своим сыном. Своей собственной властью, без участия вельмож, он провозгласил, что корона Франции будет принадлежать Генриху, а после смерти самого Карла должно достаться ему и все королевство Франция. Однако этот договор был отвергнут вельможами королевства, которые избрали и короновали его сына Карла». Так писал Бенедикти, таковым и является второй закон королевства Франкогаллии.