А теперь, поскольку уже достаточно сказано о понятии «парламент» и о могуществе этого имени, следует указать, что когда в земле аллоброгов, которая теперь называется Дофине, был в древности учрежден сенат, то он обладал верховной властью и назывался Советом Дофине. Однако Людовик XI, заботившийся о том, как бы оказать милость населению Дофине (жители, несомненно, ее и заслуживали), переименовал сенат в парламент, хоть и ничего не прибавил во власти и привилегиях. Ги Пап рассказывает об этом в своих «Судах Гренобля».
Более того, в этих судах парламента и царстве крючкотворства творится много такого, что заставляет достойных и благоразумных людей поступать с неудовольствием и горечью. Прежде всего, следует перечислить четыре момента: имеет место открытый торг, то есть должностные лица открыто организуют мошенничество; кроме того, парламенты превратились в рассадник судебных раздоров; далее, чуть ли не треть населения Франции вовлечена в ремесло крючкотворства. Что касается первого замечания, то сколько можно среди них насчитать таких, кто не покупал и не продавал судебную должность за деньги? Как говорил Александр Север (и это представляется непреложной истиной): «кто покупает, тот неизбежно и продает…стыдно наказывать человека, который купил и продал»32. Сенека утверждал в первой книге своих «Благодеяний»: «неудивительно, что любой суд может переходить от одного лица к другому при помощи денег, поскольку законное право людей — продавать то, что они сами купили»33. Достойные люди называют это подкупом судопроизводства Франции, грязной торговлей, общественным разбоем, поскольку должность, которая должна была быть священнейшей в общественных делах, превратилась в предмет торговли, объект купли-продажи наличными. И все это наносит вред какому бы то ни было уважению, которое питали другие народы к Франции, если должность предлагается по сходной цене, а потом ее отправление разделяется между несколькими персонами, подобно тому, как мясник покупает быка целиком по одной цене, а потом распродает его мясо по кускам на рынке.
Я призываю Всемогущего Бога, солнце, небеса вместе со всеми ныне живущими людьми и теми, кто будет жить после нас, в свидетели этого беззакония. И я спрашиваю — разве нет у меня заслуженного права оплакивать это отвратительное падение нашей страны и ее позор, бесчестие и бесславие. И не отвлечет меня распутное бесстыдство Матареля и Массона34, и не ведаю еще каких паршивых крючкотворов и лжеобвинителей того же сорта и меня не свернуть с пути [истины] крючкотворством наемника или придворного клеветника, когда я желаю помочь моей родине своей книгой, если только на это будет Божье соизволение. Как?! Найдется ли человек, который был бы способен даже думать без слез о том, что клиенты и бенефициарии римского папы, клирики, повязанные с ним клятвой, и жирные верховные жрецы получают большую часть этих должностей и в довершение всего, те, кто зовет себя мирянами, желают передать своим детям бенефиции такого рода, приобретенные благодаря тирании пап, продавая свою религию и веру?
И что же можно сказать о клятвопреступлении, которое ныне заполонило всю Францию? Существует древний закон императора Феодосия, который, как я полагаю, подтверждается практикой и обычаем всех народов: те лица, кто принимают должность, обязаны публично поклясться в том, что [не будут] давать и обещать ничего именем своей должности как лично, так и через посредничество другого человека. Это положение находится в последней книге «Кодекса». Во Франции эта клятва также требуется ото всех, кому препоручается должность, купленная в Парижском или ином парламенте. Но разве то, что я сказал, оплачивается? При нынешнем положении дел, просто возмутительно, что должности принимаются и подтверждаются упомянутыми словами, поскольку во всей Франции всего несколько человек (я даже сказал бы, что таких просто нет), кто не положил бы требуемую сумму за свою должность в руку казначея, и правосудие [у нас] — торг. А первый шаг к успехам в этом деле во Франции обеспечен принятием священных обетов.
Посмотрим же на все оставшееся. Ведь кому не известно, что многие собрания судей были учреждены для приведения в порядок судебных дел и освободить граждан от приставаний, превращаются нечто иное, подобное мастерским и эргастулам сутяжничества. И кому же во Франции неизвестно, что раз начатый процесс не только становится бесконечным благодаря ухищрениям этих людей, но также еще и расширяются во множество других процессов? Кто не видит несчастье и позор оттого, что французский народ (над которым сияет солнце на благо добрых искусств и в особенности литературы, процветает образование, а также многое достигнуто в науке благочестия) тратит свои силы на ведение тяжб, на практику обмана, на упражнения в доносах, короче на сутяжничество, так, словно бы они теряли силы в клоаке или отхожем месте? И этот-то народ, который еще три столетия тому назад избегал тяжб, это общество, ведавшее, что общественное процветание заложено в ежегодных всеобщих собраниях, ныне допустило, что занимается этими отвратительными и грязными делами, а всю заботу о государстве передало нескольким доносчикам и раболепным приживальщикам государей!