— Тебе, маленький Фруэ, сын достопочтенной дамы Эстибонии, чей муж предпочитает ей служанок и сарацинских пленниц, тебе, наследник песка, глины и овечьего дерьма, надлежит принять причастие. Спеши же вкусить крови Господа нашего, Иисуса Христа.
Те, кто находился в курсе затеи шута, едва сдерживались, чтобы не лопнуть со смеха. Они прятали лица и ждали продолжения. Выдержав должную паузу, Караколь приказал:
— Открой рот.
Ничего не подозревавший Крапо́льд повиновался; тогда «архиепископ» подал знак, и один из «служек», подскочив к «жениху», сунул ему в рот огромную деревянную ложку.
— Тьфу! Тьфу! — Выплюнув причастие, калека закричал: — Это же моча! Хороша же твоя кровь Христова!
— Не может быть! — с притворным ужасом воскликнул Караколь. — Кровь Господа скисла?! Немедленно заешь её плотью Иисусовой!
Существуют глупцы, которые попадаются на одну и ту же удочку несколько раз. Крапо́льд оказался одним из них. Он вновь открыл рот, вероятно ожидая, что ему и правда положат туда облатку. Впрочем, так оно и произошло, однако вкус «плоти Господней» понравился «жениху» ещё меньше, чем «кровь».
— Это же г...но! — в негодовании вскричал он и принялся плеваться ещё отчаяннее. — Дьявол! За два денье...
— Какое богохульство, Фруэ?! — не дав ему закончить, ахнул шут. — Ты назвал плоть Господа нашего г...ном?! — Караколь мелко и часто закрестился. — Боже, прости ему! Боже, прости ему! Боже, прости ему! — Наклонившись к «жениху», шут напомнил: — Не только за два денье, но и за прекрасную одежду, дружок. Шелка и бархаты, что надеты на тебе, стоят не один золотой.
Толпа гудела от смеха, а оскорблённый в лучших чувствах Крапо́льд, кривясь, озирался по сторонам, время от времени сплёвывая на землю. Единственное, что грело его душу, так это мысли о прочной одежде и сапогах, которых, как он прикидывал, ему хватит надолго. Ну и, конечно, о золотых, которые посулил ему устроитель свадьбы.
— Не говори никому, Фруэ, — прошептал кто-то из зрителей ему на ухо. — Теперь наступает очередь невесты. Неужели ты хочешь, чтобы она пропустила причастие?
Калека покосился на Берту, продолжавшую глупо улыбаться, и, представив себе, что той только ещё предстоит пройти через процедуру, для него уже оставшуюся позади, фыркнул и замолчал, в нетерпении ожидая развития событий.
— А теперь твоя очередь, принцесса белла-Инсапелла, дочь достославного короля Аджюжерика и прекрасной гречанки Мальорёзии, — возвестил Караколь, — принять святое причастие. Готова ли ты к тому, чтобы вкусить кровь и плоть Господи нашего?
Чернозубая заулыбалась и энергично закивала.
— Разомкни сладкие уста, в которые сегодня тебя поцелует законный супруг.
«Невеста» широко разинула рот, обнажая два ряда сгнивших зубов. Под дикий хохот толпы она спокойно проглотила «кровь» и, заев её «облаткой», благодарными глазами уставилась на «архиепископа».
— Вот так подобает вкушать святое причастие, Крапо́! — крикнул кто-то.
— Всё как и полагается по ромейскому обряду! — добавил другой. — Моча и дерьмо — причастие, достойное схизматиков!
Последняя шутка не встретила особого понимания, поскольку латинян среди зрителей оказалось немного, в основном солдаты, которых их командиры и товарищи — по жребию или за обещание в будущем выставить угощение — от пустили с дежурства на стенах. Чётко чувствуя малейшие колебания настроений толпы, Караколь решил повторить процедуру. Когда «невеста» уже в третий раз вкушала «плоти Христовой», собравшиеся забыли про неосторожное высказывание в адрес схизматиков и их обрядов.
В этот момент одна из катапульт выпустила по Кераку огромный камень. Зрители «церемонии бракосочетания» издали дружный вздох, но крики солдат на стене успокоили толпу — этот снаряд мусульман, как и предыдущие, не нанёс замку особого вреда. Венчание продолжалось, точнее, оно только начиналось.
— Согласен ли ты, Фруэ, сын дамы Эстибонии, взять в жёны стоящую рядом с тобой перед алтарём девицу, прекрасную, как роза, принцессу Инсапеллу, любить её и быть с нею вместе до гроба, то есть до тех пор, пока Господь не разлучит вас?
— Да, — пробурчал себе под нос Крапольд. Церемония переставала нравиться ему.
— Не слышу.
— Да! — рявкнул «жених».
— Не слышу... не слышу в твоём голосе радости, Фруэ, — покачал головой «епископ». — Скажи так, чтобы мы все поняли, как ты счастлив.