Не найдя, что возразить, Жослен промолчал, и Абдаллах продолжал не без гордости:
— Тот ревнивый глупец чуть не прикончил меня, гноил в подвале, но я не долго там маялся, скоро получил свободу и оказался в Бизантиуме. Между прочим, я составлял гороскоп самому императору ромеев, киру Мануилу.
Тут в разговор вступил прежде безучастный ко всему Ренольд.
— Ты не врёшь? — спросил он.
— Нет, великий князь, — ни секунды не колеблясь, ответил Абдаллах и поспешил признаться: — После того я стал остерегаться говорить людям правду... Я хотел сказать, открыто возвещать им о неприятностях, которые их подстерегают. Эх, что бы мне раньше не взять себе такого правила?! Вот уж был бы я и в чести и в почёте! Небось не маялся бы здесь в узилище, а ходил бы в шёлку и в бархате, ел бы с серебра и пил бы из золота. Ах, будь трижды проклят мой язык!
— Чем же ты прогневил своего государя, Рамдала? — поинтересовался рыцарь.
Абаллах тяжело вздохнул.
— Правдой, великий князь, — произнёс он. — Я сказал ему, что царство его великое ждёт скорый закат, но ещё раньше, чем падёт Второй Рим, власти Комнинов в нём придёт конец. Я не стал скрывать, что скоро, в первый месяц десятого индикта, испытает он великий стыд, и плач сотен и тысяч вдов и сирот не даст ему спокойно спать до конца его бесценной жизни, а скончает он дни свои земные ещё ровно через четыре года в первый же месяц четырнадцатого индикта[15]. А потом, сказал я ему, на глазах, как песок сквозь пальцы, уйдёт сила и могущество его рода, и последний Комнин будет разорван на части самими ромеями. А затем, сказал я, придут на кораблях с заката закованные в броню воины со стрижеными затылками и предадут огню и мечу великий город. Боговенчанный самодержец так разъярился, что велел бросить меня в темницу. Как же, льстецы и лизоблюды предсказали ему долгие лета, а роду его и царству его многие столетия процветания и могущества. Но тому не бывать! Звёзды обещают иное!
При этих словах глаза Ренольда блеснули, точно и не было ни долгих лет плена, ни ужасной лихорадки — ах, как хотелось бы видеть ему падение царства грифонов. Унижение спесивых владык Второго Рима.
— И когда по христианскому летосчислению наступит сей благословенный миг? — поспешил узнать Ренольд. — Неужели не дождусь я?
— И не только дождёшься, великий князь! — приглушив голос, точно опасаясь, что их подслушают, пообещал Абдаллах. — Я, прости, если рассержу тебя, посмотрел на руку твою, когда ты лежал недвижимо. Будешь ты в чести и в почёте. Станешь уважаем промеж франков и всех латинян на Востоке куда более, чем был прежде. Комнин же в великой горести завершит свой путь великий! Не узришь ты того, но услышишь! Нынешний год только начинается, он пройдёт, а уже в следующем ждёт императора великий позор! Выплачет он глаза свои, глядя на Восток в великой скорби!
Князь не скрывал волнения и радости.
— Люблю тебя, Рамдала, за такие слова! — воскликнул он. — Эх, кабы мне теперь выйти отсюда! Я бы осыпал тебя милостями! Уж я-то не закрываю уши от правды! Стал бы ты моим верным слугой?
— О такой великой чести и не мечтал я! — Врачеватель и звездочёт просиял, бросив на пристыженного Жослена, — знал бы, с кем спорил! — полный презрительного высокомерия взгляд. — Если примешь ты меня к себе, великий государь, буду я тебе вернейшим слугой. Для того, видно, и сохранил меня Аллах, чтобы послужил я тебе верой и правдою.
Однако радостное воодушевление уже покинуло Ренольда, уступив место горестному осознанию реальности. Он глубоко вздохнул и проговорил:
— Эх, жаль, Господу твоих слов не слышно.
Абдаллах смешался, казалось, он колебался, будто размышлял, сказать ли товарищу по несчастью ещё что-то или же промолчать. Конец его сомнениям положил юный оруженосец, вовсе, как выяснилось, не спешивший признавать своё поражение.
— А каков собою император?
— Что? — Врачеватель и звездочёт точно и не понял, что обращаются к нему. — Какой? А... кир Мануил? Его боговенчанное величество?
— Да. Ты, наверное, виделся с ним не раз? — продолжал Жослен, стрельнув глазами в сеньора и заметив в глазах его интерес.
— А ты как думал?! — гордо вскинув подбородок, вопросом на вопрос ответил Абдаллах. — Уж я-то не тебе чета. Я знавал многих правителей, а кира Мануила видел по несколько раз на дню.
— Так какой он?
— Хе! Известное дело, как все правители — высок ростом, грозен ликом и силён... — внезапно лекарь осёкся и, метнув взгляд в Ренольда, уточнил: — Ну не такой, конечно, как твоя светлость, но почти такой... — Заметив напряжение в лице рыцаря, Абдаллах на мгновение умолк, но тут же нашёлся: — Он гораздо меньше... Совсем невелик ростом, даже плюгав. А сил в нём нет ни капли, он и в седло самостоятельно сесть не мог. Как выйдет, бывало, во двор, так десяток конюхов уже ведут ему коня, а десяток вельмож сгибают спины и становятся так, чтобы по ним он взошёл на коня, как по лестнице...
15
Индикты: пятнадцатилетние отрезки времени, принятые для исчисления времени ещё в Древнем Риме. В Византии год начинался в сентябре, таким образом, первый месяц 10-го индикта — сентябрь 1176 г., или, по византийскому летосчислению, 6685 г.