Судя по стуку копыт, наездник не жалел коня и мчался во весь опор.
Впрочем, на сей раз неопределённость разрешилась быстро. Едва всадник сделался виден, все сразу же опознали в нём рыцаря, а приглядевшись, по кресту на белом табаре узнали тамплиера. Правда, разглядеть крест на ставшей красной от крови материи оказалось очень нелегко. Шлема на голове храмовника не было, а русые волосы потемнели и слиплись от крови и пота.
Останавливаться всадник не собирался. Едва приблизившись к Балиану и его свите, он закричал:
— Горе! Ужасное горе! Господь отвернулся от нас за грехи наши! Всё погибло! Все мертвы! Магистр Жерар и магистр Рожер пали в битве! Марешаль Жак тоже! Никто не спасся! Не ходите в Назарет! Сейчас неверные возьмут его! Их тысячи тысяч!
— Как это случилось? — крикнул барон Наплуза уже практически в спину не прекращавшему скачки рыцарю, но тот не ответил.
Несмотря на охватившее его сильное волнение, сеньор Балиан всё же приказал продолжить путь.
Прибыв в Назарет, барон нашёл, что дела обстоят несколько иначе, чем считал спасшийся тамплиер. Магистр Госпиталя и марешаль Храма и правда пали в битве — Жак де Майи не привык бросать слов на ветер, он обещал погибнуть, как герой, что и сделал, отправив на тот свет не один десяток язычников. Меланхоличный Рожер де Мулен, когда дошло до большой крови, забыл о своей меланхолии и, точно только и мечтал умереть в этот прекрасный первый майский день за Иисуса Христа и Святой Гроб Господень, сражался, как лев, и погиб одним из последних. То же сделали почти все тамплиеры и все до одного госпитальеры, сопровождавшие миссию. Большая часть светских рыцарей погибла, оставшиеся попали в плен. Что же касалось жадных до добычи жителей Назарета, в этой экспедиции ни один из них не добыл себе ничего, кроме ошейника раба.
Вырваться из адской мясорубки удалось всего трём христианам, в числе которых находился и всадник, встретившийся Балиану, а также сам Жерар де Ридфор и один светский рыцарь, из-за прозвища ошибочно принятый слугой барона Наплуза за тамплиера и потому оставшийся в летописи Эрнуля безымянным храмовником. Все трое счастливцев получили тяжёлые ранения — у Жослена, например, половина лица превратилась в одну зияющую рану, однако он не бросил магистра, который из-за полученных ранений едва мог держаться в седле.
Впрочем, когда наплузцы прибыли в Назарет, оба, и Жерар и Жослен, уже лежали в постелях, отдавшись во власть эскулапов[103].
Трудно назвать причины, вызвавшие радость великого магистра ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова во время его ночного бдения на холме вблизи крепости Ла Фев, но, так или иначе, безрассудный поступок его, стоивший жизни почти полутора сотням замечательных рыцарей, привёл к самым лучшим результатам для королевства. Раймунд Триполисский и Галилейский пришёл в ужас от содеянного, едва увидев головы храмовников, надетые на острия копий возвращавшихся домой после рейда мамелюков. Сердца отборных конников властелина всего Востока были исполнены благодарностью к Аллаху, даровавшему правоверным победу в двадцатый день месяца сафара, в пятницу, святой для мусульман день. Сарацины достигли окрестностей Тивериады задолго до приближения заката, так как тронулись в обратный путь сразу же после битвы, словно бы только затем и приходили, чтобы сразиться с тамплиерами и убить их.
Граф потребовал от эмира Кукбури (это его шатёр Жерар де Ридфор принял за шатёр аль-Афдаля, который вообще в походе не участвовал) ответа за содеянное. Тот, не скрывая радости — как же, такую большую победу одержали! — заметил, что послы принца и наследника султана обещали не трогать никого из тех, кто живёт в землях князя Галилеи, но те люди, что пали от меча правоверных при Крессоне, пришли из других мест. Тут Раймунд окончательно осознал, как ловко Салах ед-Дин использовал его — в свете всего случившегося мир с неверными окончательно превращал графа в предателя.
Когда Балиан Ибелинский и архиепископ Тирский прибыли в Тивериаду, Раймунд, забыв о своих прежних требованиях, искренне покаялся перед ними и, первым делом расторгнув мир с турками, немедленно отправился в Иерусалим, чтобы повиниться перед королём. Как почти всякий поверхностный и легкомысленный человек, Гвидо де Лузиньян обладал весьма отходчивым сердцем. Он не умел злиться долго и от души обрадовался покорности графа — необходимость всё время точить на него зуб угнетала короля и даже в определённой мере отравляла ему существование. Он не счёл для себя унизительным попросить у Раймунда прощения за, мягко говоря, не слишком честный способ, которым воспользовался, чтобы добыть корону[104].
103
Некоторые исследователи (в частности, G. Schlumberger и J. Delaville Le Roulx), ссылаясь на источники, говорят один о пяти, другой о трёх или четырёх сотнях пехотинцах, якобы участвовавших в экспедиции Жерара. Вероятно, некоторые из хронистов-современников принимали за солдат толпу жителей Назарета, также захваченных в плен; вполне возможно, с рыцарями было какое-то количество пеших оруженосцев. Delaville Le Roulx приводит цифру рыцарей, участвовавших в операции магистра Храма, от 110 до 140, и говорит о том, что отряд мамелюков разделился на два корпуса; больший из них (4000) и находился в районе ключей Крессона. Все тот же Delaville Le Roulx говорит о пяти рыцарях-госпитальерах, которым также удалось спастись.
104
Интересно здесь то, что граф Раймунд расторг договор с Салах ед-Дином только как князь Галилейский. Таким образом, складывалась довольно курьёзная в нашем понимании ситуация: граф Триполи продолжал оставаться в мире с султаном, а вот князь Галилеи — нет. Получалось своего рода раздвоение... по счастью, не личности, а только, если можно так выразиться, политической фигуры сира Раймунда.
После битвы при Крессоне граф, как писали хронисты, устрашился всем произошедшим так, что сказал:
Встреча короля и сиятельного фелона (изменника, бунтовщика) произошла в долине Дофанской близ замка госпитальеров Иов