И вот, не успели марешаль Гольтьер и коннетабль Аморик навести порядок в колонне, как явился с вестью представитель храмовников.
Нетрудно понять, Жослен оказался не единственным, кого отрядили к Гюи с вопросами. Когда произошла остановка — далеко не первая за текущий день, — часть баронов, желая выяснить причины, послала к сюзерену гонцов, другие отправились к нему лично, в том числе и граф Триполисский, который прискакал в центр колонны собственной персоной.
— Что случилось, ваше величество? — воскликнул он с раздражением. — Нам надлежало достигнуть этого места не позднее полудня. И что же? Уже вечер близится! Так мы не доберёмся к озеру и до темноты! Надо немедленно двигаться!
— Тамплиеры и рыцари-иоанниты не могут продолжать путь, мессир, — ответил король с некоторым упрёком. — Их коней охватило странное безумие.
— Надо думать, оно перекинулось на животных от магистра Жерара, — процедил сквозь зубы еле слышно Раймунд.
Жослен каким-то образом расслышал эти слова, вероятно, их донесло до него лёгкое дуновение ветерка — воздушная стихия одна решила хоть немного пожалеть франков и время от времени обдувала их лица, опалённые прямыми лучами безжалостного солнца.
— Оно перекинулось на них от человека, который специально наводил порчу на лошадей! — закричал Ле Балафре, забывая о разнице в положении своём и графа. Принадлежность к великому Дому Храма придавала молодому человеку смелости. — Мы чуть не схватили его. К сожалению, тот мерзавец погиб, и мы никогда не узнаем, где побывал он со своим дьявольским порошком! Возможно, именно он испортил коней братьев-рыцарей! Или же он имел помощников, которые и совершили это гнусное деяние. Точно неизвестно, зато прекрасно известно другое, подослал его некий Улу! Старик с перстнем, в который вделан очень большой и чистый смарагд! Перед тем как погибнуть, вредитель успел признаться в том, что его хозяин направился в шатёр графа Раймунда! К чему бы это?
— Кто ты такой, чтобы бросать мне обвинения?! — взвился властитель Триполи и Галилеи. — Как ты смеешь, мальчишка?!
Жослен будто окаменел. Он понимал, что произносит какие-то слова, но они звучали как будто бы сами по себе, точно рождаясь где-то снаружи, и лишь потом возвращались в его сознание, словно сказанные кем-то другим, кем-то, кому было вполне по чину дерзко разговаривать со столь значительными особами.
— А разве кто-то бросил вам хоть одно обвинение, мессир? — спросил молодой рыцарь с обескураживающим спокойствием. — Вы сами выдаёте себя своим замешательством. Вы — предатель. Если я говорю неправду, бейтесь со мной в честном поединке или, если ваше сиятельство находит солдата Дома недостойным того, чтобы самому скрестить с ним оружие, выставляйте бойца, и по воле Божьей я убью его. Убью, потому что со мной Господь, ибо я сказал истину!
Едва Жослен закончил свою речь, как десятки людей с жаром заговорили разом, стараясь перекричать друг друга. Одни держали сторону молодого рыцаря, другие, напротив, возмущались его бесстыдством. Наконец Гюи не выдержал, наклонился и что-то шепнул брату, находившемуся рядом. Коннетабль Аморик, набрав в лёгкие побольше воздуху, закричал:
— Тихо, господа! Дайте сказать королю!
Когда все умолкли, правитель Иерусалимский поднял руку и, обращаясь к графу, произнёс:
— Ни слова больше, мессир! Я не позволяю вам ответить на обвинение. Никаких разговорах о поединках! Никаких! И ни единого упоминания о чьём бы то ни было предательстве! Сегодня предатель тот, кто забывает, где мы! Для чего мы здесь! В чём наша задача!
Гюи картинно вскинул руку и обвёл взглядом баронов и рыцарей. Те закивали, а коннетабль тихо, так, чтобы не слышал никто из собравшихся, но достаточно громко для чтобы, сказанное им достигло ушей короля, прошептал:
— Прекрасная речь, братец, но бесполезная.
— Почему?
— Потому что надо что-то решать.
— С ними? — не скрывая удивления, спросил Гюи, имея в виду, конечно, конфликт между Ле Балафре и графом. Королю казалось, что как раз тут-то он всё уже решил. Но брат с детства умел испортить ему настроение.
— С нами, — без тени почтения ответил Аморик. — Нельзя же просто так стоять на месте?
— Что вы предлагаете?
— Надо прорываться к воде, — не задумываясь ответил коннетабль и, поскольку к их диалогу с нескрываемым вниманием прислушивались и остальные, добавил: — Государь.
Едва сир Аморик произнёс эти слова, как большинство баронов принялось выражать ему всяческую поддержку. Гвидо слушал со вниманием, а когда советчики угомонились, спросил их: