Бесстрашно смотрел франкский демон на своего врага, и тому на мгновение показалось, что не глаза человека, а пылающие, словно рубины, глаза серого хищника, оскалившего страшную пасть, смотрят прямо в душу его. Рука, давно уже трепетавшая на эфесе меча, потянула клинок. Свистнула в воздухе сталь, вонзаясь в беззащитную плоть.
Брызнула кровь. Капли её попали на одежду и лица пленников и самого султана. Он, скаля зубы и до боли в костяшках пальцев сжимая рукоять, закричал мамелюкам:
— Отсеките! Отсеките ему голову!
Две дюжины глоток разом издали возглас ужаса. Гюи де Лузиньян и Онфруа де Торон, стоявшие один слева, а другой справа от князя, в безумном страхе отшатнулись, им уже слышалось, как султан приказывает: «Отсеките им головы!»
Тем временем кошмарное наваждение уже покинуло победителя. Бросив взгляд на правителя Иерусалимского и видя охвативший его животный страх, Салах ед-Дин улыбнулся. Сердце его наполнилось ликованием от сознания того, что обет, данный им правоверным, свершён: он покарал князя-волка.
— Не бойтесь, — проговорил султан, обращаясь к Гюи. — Король не убивает короля.
Солнце висело над горизонтом, уходя на ночлег в море, что омывает берега земель, принадлежащих франкам, пока ещё принадлежащих им. Вечерний воздух всё гуще наполнялся запахом тления многих тысяч трупов людей и лошадей, сладкий запах победы будоражил ноздри победителей, горький запах поражения лишь усугублял, делая ещё горше, незавидную участь побеждённых.
Длинная колонна потных, грязных и оборванных людей серой змеёй, позвякивая кандальным железом, неспешно ползла по каменистой равнине. Ноги не несут, нет радости в измученном теле, да и куда спешить, в рабство? Пленников не так уж много: пехоту сгоряча перебили, многие же рыцари сражались до последнего, зато оруженосцы их и конюхи в массе своей стали добычей победителей.
Покончив с ненавистным князем Петры, Салах ед-Дин заверил короля и всех его баронов в том, что их жизням ничто не угрожает, ведь султан сам распорядился дать им попить, а по обычаям мусульман, пленник, которому предлагают вино, воду или еду, может не бояться смерти, поскольку закон теперь не велит убивать его. Большинству из них предстоит лишь небольшая пешая прогулка — до Дамаска максимум сто миль пути, не так уж много, дойдут. Рыцарей и всех, за кого могут дать выкуп, посадят в донжоны; некоторые уже бывали там, не впервой. Остальных же продадут, и они знают это, вот и ползёт, стелется к земле людской ручей, сопровождаемый всадниками в войлочных куртках и тюрбанах.
Гордо подняты головы победителей, с презрением смотрят они на побеждённых — тоже ещё вояки! Правда, иные косятся на франков со злобой — потеряли друзей или родственников в сече. Ох как нелегко далась победа, однако как бы там ни было они добились своего, и теперь, проходя мимо шатра повелителя, который в окружении небольшой, но богато одетой свиты, скрестив ноги, восседает на походном троне, салютуют Салах ед-Дину, он же с вельможами — все они также внесли вклад в общее дело — принимает заслуженные почести.
Нет ничего важнее для полководца, чем восхищение солдат, их вера в то, что с ним они не пропадут, одолеют любого врага, каким бы сильным, каким бы страшным он ни казался. Доверие воинов и любовь подданных, вот основа, которая крепче любого постамента для престола любого правителя, особенно если власть получил он не по наследству, не принял из рук отца или другого родича, а добыл в борьбе, долгие годы не выпуская из рук меча. Такие короли не теряются в трудный момент, не спрашивают, хлопая глазами, у подданных, что же мне теперь делать, как поступить? Такие правители знают ответы на эти вопросы. Выслушав мудрых советников, они сами, тщательно взвесив все «за» и «против», принимают решения.
И всё же, несмотря на радость, переполнявшую душу Салах ед-Дина, после разговора с пленниками у него в душе всё же остался какой-то неприятный осадок.
«Как он сказал? — Султан нахмурился, стараясь вспомнить слова, произнесённые гордым и дерзким врагом перед смертью. — “Таков обычай владык, и моя нога лишь ступала по ещё тёплому следу того, кто шёл впереди меня”? Кажется, так... Неважно, главное, он был прав. Абсолютно прав. Но прав и я, потому что важно не то, как берут власть, а чего ради её берут, как поступают потом. Если деяния владыки ведут к процветанию подданных, возвеличиванию веры — правда на его стороне, какими бы методами он ни пользовался. А хитрость, как же без неё на войне? Франки не понимают этого, что ж, им же хуже. Разве я подобен этому глупцу из Мангураса? Нет, конечно, нет. И всё же... предательство... Предательство... — Эта мысль и тревожила больше всего. — Король, приближающий к себе предателей, рано или поздно и сам может стать жертвой предательства одного из них...»