И западные державы, и СССР мыслили тогда иными критериями, чем в более поздний период «холодной» войны. Летом 1945 г. в Потсдаме союзники еще с уважением относились к границам намеченных сфер влияния, а Испания находилась в зоне влияния Запада. Сталин предоставил решение испанской проблемы на усмотрение союзников, а те отказались от вмешательства в политическую жизнь Испании. Резолюция держав по Испании содержала лишь договоренность не поддерживать просьбы франкистского режима о принятии его в члены ООН.
Безусловно, такое решение больно задевало престиж франкизма и Франко. Однако каудильо (согласно предвидению Черчилля) даже из такой ситуации сумел извлечь определенные выгоды. Любая демонстрация со стороны держав-победительниц неприятия франкизма преподносилась им и средствами массовой информации как проявление вмешательства во внутренние дела Испании, что вызывало бурную (хотя отчасти организованную «сверху») реакцию со стороны испанцев, всегда отличавшихся повышенным чувством национальной гордости. Всякий раз, когда ООН принимала какие-нибудь запретительные решения в отношении Испании, многие тысячи испанцев выходили на улицы с лозунгами типа: «Богатый или бедный — не забудь, что ты испанец». Это было составной частью «интегральной политики» каудильо «сей Испании» Ф. Франко Баамонде.
Наиболее четко позиция «навязанной консолидации» проявилась в момент очередной попытки Объединенных Наций форсировать перемены в Испании. В апреле 1946 г. польский представитель в Совете Безопасности ООН инициировал возврат к испанской теме. Результатом этого стала резолюция от 13 декабря 1946 г., предлагавшая всем странам отозвать из Мадрида своих представителей и вообще отказать Испании в праве на любую форму участия в делах ООН. О таком подарке Франко и мечтать не мог. Реальная опасность принятого решения была для него весьма сомнительна. Зато оскорбленное чувство национального достоинства испанцев сделало их союзниками каудильо, готовыми вне зависимости от политических взглядов вместе с ним противостоять угрозе натиска извне.
Резолюция Генассамблеи косвенно нанесла удар по позициям органов республиканской эмиграции. Премьером эмигрантского правительства в то время был Хиль Хираль, тот самый, который в свое время стал олицетворением неспособности республики раздавить в зародыше восстание в армии. Очевидно, лишь острейшая «кадровая недостаточность» и непрекращающееся интриганство заставило функционеров эмиграции поставить этого человека во главе движения. Он вновь оказался политическим неудачником, с излишним оптимизмом расценившим способность «наций» влиять на ситуацию в Испании. Своим сотрудничеством с Советом Безопасности, принявшим фактически антииспанские решения, эмигранты растеряли остатки, и без того скромные, своего политического авторитета на родине. Франко и иже с ним получили возможность привязать их позицию к международному «масонскому заговору», поддержанному «мировым большевизмом» и направленному против Великой, Единой и Свободной Испании. Любимая схема каудильо сработала: испанцы оказались сплоченными как никогда, а репутация любых оппозиционных движений резко упала. Пострадал как престиж «левых», так и положение претендента на престол Хуана Барселонского, ориентировавшегося в своей деятельности на поддержку западных демократий. В целом для франкистской системы резолюция ООН оказалась незначительным неприятным эпизодом. В день ее оглашения Франко держался подчеркнуто спокойно. Он сказал своему министру, что «всю вторую половину дня предавался любимому хобби — он рисовал».
Значительно серьезнее, чем политическая изоляция, ударила по франкистскому режиму экономическая блокада. Администрация Г. Трумэна, следуя духу резолюции ООН, приняла решение о нераспространении на Испанию «плана Маршала». Кредитование Испании крупными державами, которое продолжалось даже в разгар Второй мировой войны, было приостановлено. Экономике страны пришлось вновь искать пути решения проблемы самообеспечения.
Впрочем, полная изоляция франкистской Испании не удалась. Часть государств, преимущественно латиноамериканских, сохранила свои представительства в Мадриде и торговые контакты с бывшей метрополией. Несомненно, именно льготные кредиты правительства Аргентины позволили избежать очередного обострения продовольственной ситуации и, как следствия, — усиления социальной напряженности. Аргентинское зерно и консервы, приобретенные на выгодных условиях, помогли большинству населения Испании прокормиться в самые кризисные годы. Голод оставался повседневной реальностью, но не достиг того предела, чтобы стал угрозой существования режиму.
Международная изоляция и ее следствие — экономическая блокада, не достигли цели, ожидавшийся кризис режима не наступил. Франкистская система устояла и, пожалуй, даже укрепилась. Большинство испанцев, оскорбленных бестактной неуклюжестью ООН и возмущенных последствиями блокады, ударившей по простому народу, лишь теснее сплотилось вокруг каудильо.
Эмигрантская оппозиция получила сильнейший удар, от которого остатки разгромленных республиканцев уже не оправились. Автаркичная экономика страны кое-как справлялась с удовлетворением самых насущных потребностей нации. В особо трудных ситуациях Франко компенсировал недостатки собственной хозяйственной системы заимствованием дефицита в странах, ставящих необходимость помочь Испании выше резолюции ООН.
Каудильо и его режим, несомненно, одержали победу, причем, совсем не сопоставимую по значению с победоносным окончанием гражданской войны. Испания оказалась одной из немногих стран, избегавших «потсдамской коррекции». Однако Франко не мог не понимать, что эта победа была достигнута лишь в результате весьма благоприятного стечения обстоятельств и нуждается в срочных мероприятиях по ее закреплению.
Каудильо бодро поругивал на многотысячных митингах и на страницах газет масонов и коммунистов, доказывал преимущества испанской политической системы, подчас — оправданно, но чаще — не очень, восхищался успехами экономики своей страны. Но при этом внимательно приглядывался к происходящему в мире.
Он сознавал, что гарантией общественной стабильности и, следовательно, укрепления его власти может стать только значительное улучшение социально-экономической ситуации. А для этого требовалась отлаженная мощная экономика. Создать ее можно было двумя путями: либо, как прежде, рассчитывая на свои силы, либо добившись серьезных стимулирующих капиталовложений из-за рубежа.
У генералиссимуса было золотое правило: никогда не уповать на единственный вариант, каким бы многообещающим он не был. Сам Франко в силу образа мыслей, разумеется, тяготел к автаркии, но апеллируя к опыту европейских соседей, чье ускоренное восстановление за счет иных методов заставляло задуматься. Впрочем, в середине 40-х гг. особой свободы для маневра у Франко не было — и Хуан Перон, и Оливейра Салазар и прочие немногочисленные друзья каудильо инвестировать испанскую экономику были не в состоянии. Потому автаркия пока оставалась единственной возможностью до обретения оных, предстояло подготовить почву и, в первую очередь, вырваться из политической изоляции.
Предугаданные Франко изменения в международных отношениях становились очевидны, суля его режиму новые возможности. Геополитическое и идеологическое противостояние сверхдержав обрело реальные черты. СССР и США ускоренными темпами превращались из союзников по общей борьбе в противников, рассматривающих друг друга как препятствие на пути к гегемонии. Причем политическое противостояние, по мере ужесточения, все больше обрастало военными аспектами. И чем чаще в Европе рокотали разогреваемые для возможного боя танковые двигатели, тем менее значимыми становились соображения политических приличий в подборе сверхдержавами новых союзников. Именно на такой поворот событий и рассчитывал Франко.
Анализ боевых действий завершающего этапа Второй мировой войны привел испанского главнокомандующего и комитет начальников штабов США к одинаковым выводам, плачевным для демократий. В случае возникновения новой войны в Европе остановить Советскую армию не смогут никакие географические препятствия, равно как и слабые заслоны армий европейских стран и военных контингентов США. В таких условиях, гипотетически, Европа становилась советской задолго до переброски в Старый Свет американских войск. Атомная монополия США также мало что меняла, поскольку в случае стремительного продвижения советских танков в Западную Европу, предстояло либо применять атомные бомбы по территории союзников, либо пытаться весьма ограниченным ядерным потенциалом нанести максимальный вред колоссальной индустриальной базе СССР, рассредоточенной на необъятных российских просторах при наличии крепкой советской системы ПВО.