Результатом вольтеровского анализа ассимилируемой христианством древнееврейской религии (в ее связи с верованиями других народов древности) был вывод о том, что она ни в коей мере не является богооткровенной. К такому же выводу приходил Вольтер при исследовании того содержания христианства, которое отлично от иудаизма. Не ставя под сомнение существование Иисуса Христа (хотя и будучи убежден в апокрифичности упоминаний о нем в сочинениях Иосифа Флавия, Юстуса Тивериадского, и Филона Александрийского), Вольтер категорически отказывался видеть в нем вочеловечившегося бога и считал его просто иудейским крестьянином, отличавшимся повышенной религиозной экзальтированностью. Важное критическое значение имело настаивание Вольтера на том, что Иисус Христос не может, строго говоря, считаться родоначальником новой, отличной от иудаизма религии. «Что, — по мнению Вольтера, — с наибольшей вероятностью вытекает из хаоса сказаний о Христе, написанных против него иудеями и в защиту его христианами, так это то, что он был правоверный еврей, хотевший прославиться у своего народа, подобно основателям сект рохабитов, ессеев, саддукеев, фарисеев, иродиан, иоаннитов, терапевтов и многих других…» (3, 1, 29).
Превращение учения Иисуса Христа в христианскую религию Вольтер характеризовал как весьма длительный процесс, происходивший под влиянием естественных причин и осуществлявшийся самими людьми без какого бы то ни было содействия свыше: будучи изгнаны из Иудеи, приверженцы христианской секты в условиях иноплеменного мира были вынуждены упростить и изменить традиционный иудаистский культ, а ожесточенная вражда с другими сектами побуждала их все более основательно отдаляться от иудаизма, как такового. Большую роль в складывании собственно христианской теологии Вольтер придавал античной философии, в особенности платоновской, в связи с чем у новой религии фактически оказалось два главных идейно-теоретических источника: «Платонизм — это отец христианства, а иудейская религия — его мать» (6, 28, 247). Этот второй источник христианства был явно земным, сугубо человеческим, и притом опять-таки насыщенным самыми грубыми заблуждениями: платоновскую «физику» и метафизику Вольтер считал совершенно абсурдными и имеющими в своей основе космотеологические представления египетских и вавилонских жрецов. Однако, полагал Вольтер, при всей несостоятельности положений платоновской философии, их ассимиляция способствовала притягательности христианства, придав ему импозантную видимость мировоззренческой широты и глубины: «Платоновская метафизика, соединенная с христианскими мистериями, образовала основу непостижимого учения, которое обольщало и запугивало слабые умы. То была цепь, которая простиралась от сотворения мира до его конца» (6, 31, 83).
Естественными причинами Вольтер стремился объяснить также процесс распространения христианской религии в позднеантичном обществе, вплоть до превращения ее в IV в. в государственную религию Римской империи. В писаниях апологетов христианства это изображалось как результат непрерывной помощи свыше и свидетельство решительного превосходства христианства как «истинного» вероучения над вытесненным им «идолопоклонническим» язычеством, прежде безраздельно господствовавшим на территории империи. «Здравомыслящие люди спрашивают, — писал Вольтер, — как это собрание басен, которые так пошло оскорбляют разум, и богохульств, приписывающих божеству столько мерзостей, могло быть встречено с доверием? Они должны были бы действительно очень удивляться, если бы первые христианские секты убедили императорский двор и римский сенат» (6, 26, 237). Но, подчеркивал Вольтер, первые христианские проповедники вербовали своих адептов среди отличавшихся легковерием необразованных людей из социальных низов. Вольтер указывал, что везде и во все времена склонность верить в «чудеса», характерная для невежественного человека, была питательной почвой для религиозных суеверий. Подтверждая свою мысль примерами из истории сравнительно недавних религиозных движении, Вольтер отмечал, что в XVI в. произведения Лютера и Кальвина (чтение которых из-за переполняющих их нелепостей Вольтер считал невыносимым для просвещенного человека) привели к возникновению мощных течений реформированного христианства, собравших под свои знамена множество приверженцев и выстоявших в ожесточеннейшей борьбе с католицизмом; в XVII в. простолюдин Джордж Фокс, не умевший ни читать, ни писать, тем не менее приобрел своими проповедями многочисленных сторонников, сплотившихся во влиятельную секту квакеров; в самой Франции XVIII в. новоявленные «пророки» находили восприимчивую аудиторию среди крестьян, в городском плебсе. Поэтому быстрый рост числа христиан на территории Римской империи, долгое время не встречавших никакого противодействия со стороны властей, представляется Вольтеру рядовым случаем из истории религиозных верований. «Мне кажется очень естественным, — заявлял он, — что христианство утвердилось в простонародье, как утвердились секты анабаптистов, квакеров и как приобрели влияние пророки в Виварэ и в Севеннах, как усиливается ныне партия конвульсионеров. Энтузиазм начинает…» (3, 1, 328). Под «энтузиазмом» Вольтер понимал вздорную уверенность религиозных пророков в том, что им является сам бог, раскрывает свою волю и что они призваны сообщить ее другим людям. По сути дела, речь шла о религиозном экстазе, который Вольтер расценивал как воинствующее неразумие, а на одержимых им людей смотрел как на опасных «глупцов», замечая, что они к тому же зачастую прибегают к мошенничеству, без которого не обходится утверждение любой религии: «…мошенничество довершает» (3, 1, 328).