Александра Анненская Франсуа Рабле. Его жизнь и литературная деятельность
Биографический очерк А. Анненской
С портретом Рабле, гравированным в Лейпциге Геданом
Введение
Конец XIII и начало XIV века можно считать исходным пунктом новой истории. Два главных устоя средневековой жизни, феодализм и католичество, расшатались в своих основах, теряли свое первенствующее значение, принуждены были отступать и стушевываться под влиянием новых условий, новых факторов прогресса. Никакая новая доктрина не выдвигалась смело вперед на смену старым. Язвы, разъедавшие средневековый строй, незаметно, но неуклонно подтачивавшие его существование, гнездились внутри него. Новые учреждения возникали бок о бок со старыми и развивались независимо от них, по своим собственным законам. Рядом с непогрешимою, неограниченною властью папы возникала другая – светская власть, власть королей; рядом с крепкими феодальными замками вырастали города, возникали огромные торговые и промышленные предприятия, накоплялись богатства, нарождались поколения свободных, предприимчивых, умственно развитых граждан; рядом с невежественными, затупелыми монахами, не признававшими никакой науки, кроме богословия, доведенного ими до мелочного, чисто формального разбора текстов Священного Писания, являлись пытливые умы, стремившиеся проникнуть в тайны природы и человеческой души. Рядом с наивно-детской верою не только в догматы церкви, но и в самые нелепые предрассудки, credo quia absurdum est, пробивались робкие зародыши критической мысли, пытавшейся всё без исключения подвергнуть сомнению и анализу.
Открытия и изобретения, ознаменовавшие XV век, придали силу и жизненность вновь возникавшим явлениям. Смелые мореплаватели не только открывали новые земли, они вносили в сокровищницу европейской мысли новые понятия, новые взгляды на природу и на человеческие отношения. Книгопечатание сразу расширило круг людей читающих, бросило в массу знания и идеи, составлявшие до того собственность немногих избранных. С одной стороны, все более и более развивалась промышленная и торговая деятельность городов, с другой – крепла и мужала критическая мысль, дух исследования, отрицания установившегося догмата. В помощь молодой, едва возникшей науке «варваров» явились далеко опередившая ее наука арабов и долго лежавшие под спудом произведения классических авторов. Латинский язык в течение всех средних веков был органом и церковной, и ученой литературы, но дух и смысл древних мыслителей исчез среди схоластической формалистики; многие драгоценные рукописи были уничтожены изуверами-монахами, видевшими в них отражение языческих понятий; тексты искажались невежественными, нерадивыми переписчиками. По мере того как научная мысль вырывалась из тесных монастырских стен и охватывала все больше и больше умов, возрастало уважение к классической древности. Светские люди не смотрели на древних философов, художников и поэтов как на обреченных на погибель язычников, а преклонялись перед ними как перед своими учителями и руководителями на пути знания и творчества. Они изучали греческий язык, чтобы в подлиннике читать греческих писателей, интересовались древними зданиями, статуями, камнями. На почве изучения древних и подражания им выросла новая наука, сбросившая с себя гнет монастыря; наука, ставившая себе целью путем свободного, ничем не стесняемого исследования изучить все, что могло быть доступно человеческому разуму, – наука гуманитарная (от слова homo – человек) как противовес средневековой теологии.
Италия, опередившая прочую Европу на пути как материального, так и умственного прогресса, явилась колыбелью этого нового направления, и из нее свет гуманизма разлился широкой волной по Франции, Германии, Англии. Гуманисты не пытались бороться против существующего строя ни политического, ни религиозного. Их идеалом был идеал личный, стоявший вне условий существовавшего порядка. Они смутно верили, что раз этот идеал будет достигнут большинством или хотя бы избранным меньшинством, раз личность явится вполне свободно мыслящею и умственно развитою, политическая неурядица, окружавшая их, сама собой исчезнет.
В делах религии они отличались полной индифферентностью и, в случае надобности, охотно подчинялись разным церковным обрядам. Эта видимая покорность обманывала близоруких служителей церкви, не видевших в гуманистах своих врагов, а между тем их индифферентизм, охватывавший все более и более широкий круг лиц, приносил церкви больше вреда, чем наиболее ожесточенные нападения гонимых ею еретиков.
Рядом с этим направлением росло другое, имевшее с ним мало общего, но столь же пагубное для средневекового католичества. Направление, которое можно назвать светским, буржуазным. Работавшая, богатевшая, вечно занятая мирскими заботами буржуазия ставила себе цели чисто земные, не имевшие никакого отношения к духовному миру. Ее идеалы были прямо противоположны идеалам монашества. «Труд составляет цель человеческой жизни, – говорила она. – Это – тот закон, который Бог дал людям. Жизнь налагает на нас известные общественные обязанности; исполнять их лучше, чем молиться». Светский дух проникал во все сферы жизни, во все ее проявления: в искусство, в политику, в житейскую обстановку, в семейные отношения. Он, так же как и гуманизм, не поднимал никого на борьбу, но разъедающее действие его медленно и неуклонно подтачивало старое здание и способствовало движению прогресса.