Помимо государственных судебных чиновников (бальи, сенешалов), существовали сеньериальные судебные чиновники (прево и шателены), которые часто оспаривали у первых право старшинства. Франциск I ограничил в 1536 году сферу действия сеньериальных судов однако эта мера вызвала бурю протеста в среде крупной знати. Церковь также имела свои особые, независимые от общегосударственной судебной системы церковные суды.
Страшным бичом для страны была латинская терминология судопроизводства. Это понимало тогда и правительство. Франциск I в 1539 году издал эдикт о ведении всей юридической документации на французском языке. Но не так-то легко было провести закон в жизнь. Латынь была для судейских чиновников не только средством поддержания авторитета, но и основой их материального благополучия: она обеспечивала им монополию на толкование темного смысла законов, написанных на непонятном народу языке, что открывало широкий простор для всяких злоупотреблений. Шутка Рабле: «Законы наши — что паутина, в нее попадаются мушки да бабочки» — имела глубокий и трагический смысл.
Судейские чиновники были постоянным объектом насмешек народа. Они настолько мерзки, что даже Люцифера затошнило, когда он съел душу одного из них, рассказывает насмешливый писатель.
Рабле создал незабываемый образ судьи-простачка. Имя его стало нарицательным (Бридуа — Простофиля).
Бридуа сорок лет исправно нес службу. За это время он вынес четыре тысячи «окончательных приговоров». Все его решения были признаны в высшей инстанции правильными. А действовал он очень просто: долго и кропотливо собирал документы, касающиеся судебного дела, — просьбы, жалобы, повестки, распоряжения, свидетельские показания, возражения, справки, первичные, вторичные, третичные объяснения сторон и проч. и проч. После этого, не мудрствуя лукаво, бросал кости и в соответствии с выпавшими очками решал дело.
С милым простодушием Бридуа выбалтывает секреты судопроизводства.
Через двести лет раблезианский простачок в судейской мантии предстанет в комедии Бомарше «Женитьба Фигаро».
В те времена, когда жили гуманисты, в Европе происходил бурный процесс формирования наций. Шло собирание земель, объединение территорий под эгидой единого правителя. Необходимо было освободиться от областнической разобщенности, от постоянных смут, распрей, междоусобных войн между отдельными князьками.
Что представляла собой Франция в дни Рабле? Страна переживала переломную эпоху: порядки «кулачного права», характеризующие ранний феодализм, уходили в прошлое. Наступила новая фаза французского феодализма, пора консолидации монархического государства, укрепления национального единства. В основном закончился долгий и мучительный процесс «собирания земель». Обособленные, разрозненные, обреченные на экономическое прозябание области, подвергавшиеся постоянным грабительским набегам извне, теперь слились в единую государственную систему.
Еще свежи и болезненны швы, соединившие княжества, герцогства, графства. Еще сохраняют независимость отдельные области.
Пути сообщения из рук вон плохи. С купцов, провозящих товары по дорогам, пересекающим владения сеньеров, взимаются дорожные пошлины. Владельцы земель, прилегающих к берегам рек, устраивают заставы, дабы принудить купцов и здесь платить за проезд. Судоходная Луара имела около ста пятидесяти таких застав. Тщетно короли издают ордонансы, запрещающие взимание подобных пошлин, — никто с ними не считается. Королевская власть еще слаба.
Торговля внутри страны развивалась с трудом, а внешняя торговля была почти немыслима. Чтобы, например, отправить товар из Парижа в Лондон через Руан, нужно было заплатить пошлины в Севре, Недьи, Сен-Дени, Шату, Пекке и многих других пунктах. Многозначительна озорная шутка Гаргантюа, раздосадованного любопытством парижан: «Должно полагать, эти протобестии ждут, чтобы я уплатил им за въезд и за прием».
Словом, крепкого территориального, экономического и политического единства Франции в первой половине XVI столетия еще не было. Его надо было создать. Это была жизненная задача формирующейся французской нации, от решения которой зависело будущее нации, ее прогресс и процветание.
Страшен был Людовик XI (1423–1483), мечом, а чаще коварством и хитростью сколачивавший единство Франции. В ужасе отшатывался простолюдин и уходил в сторону, крестясь и холодея сердцем, завидев мрачный силуэт башни замка Тур де Плесси, где уединенно жил король в последние годы жизни. Но простолюдин знал, что еще хуже разбойничьи набеги, бесчинства конников-рыцарей, прихоть феодала, постоянная смута и беспокойство в стране, мешающие ему трудиться и пользоваться даже теми крохами, какие ему оставались после налогов и поборов. Расточителен и капризен был Франциск I, но он сумел обуздать своевольных сеньеров, а они были обременительнее, нем самый плохой король. Так рассуждал народ. Рабле это знал. Кажется, шутки ради дал он, например, список книг библиотеки св. Виктора, но не так-то прост писатель. Разве не многозначительно одно название некой книги «Намордник для дворянства».
Рабле суров, когда речь заходит о феодалах — князьках, устроителях всяких смут, раздоров, войн. Кажется, что он уже и не смеется, он гневен. Вот их имена: сеньер Плюгав, обершталмейстер Фанфарон, герцог де Грабежи, принц де Парша, виконт де Вши и т. п.
Пикрохол и его окружение олицетворяли для Рабле, для его современников и соотеяественников прежде всего, конечно, феодальную анархию. Не случайно второго зачинщика войны короля Дидсодии он называет Анархом.
Осуждая феодальные междоусобицы в стране, Рабле решительно выступает и против всех завоевательных войн вообще. Здесь он значительно опережает своих современников, для которых слава ганнибалов и цезарей обладала притягательной силой. Рабле низвергает эти кумиры. Он показывает великих завоевателей, имена которых с трепетом и благоговением произносили школьные учителя, в самом смехотворном виде. Эпистемон, побывав «на том свете», узнал, что делали там все эти прославленные авторитеты древности: Сципион Африканский торговал на улице винной гущей, Ганнибал — яйцами, Юлий Цезарь и Помпеи смолили суда.
Вот чем нужно было им заниматься на земле. Большего они не заслуживали.
Все это, конечно, веселая шутка, шутка с намеком, но Рабле позволяет себе и прямое высказывание по поводу означенных исторических лиц и их деятельности. Добрейший Грангузье весьма определенно выражает точку зрения автора: «Что в былые времена у сарацин и варваров именовалось подвигами, то ныне мы зовем злодейством и разбоем».
Положительные идеалы писателя, касающиеся взаимоотношений народов, абсолютно ясны. Нельзя насиловать волю народов, вмешиваться в их дела, порабощать, угнетать их, врываться в их дом, грабить и притеснять. Все это приведет только к бедам с той и с другой стороны. Пусть народы объединятся в добровольные союзы. Никто тогда не посмеет на них напасть, пусть более сильная страна проявит доброжелательство по отношению к более слабой, и последняя сама придет к ней.
Итак, совершенно ясно высказавшись за национальное единство против центробежных устремлений феодальной оппозиции, Рабле ставит важнейшую политическую проблему, а именно, каким должен быть государь, объединитель нации. Для гуманистов это была одна из главнейших проблем, занимавших их ум.
В книге Рабле Грангузье, Гаргантюа, Пантагрюэль являются как бы живыми носителями идеи просвещенной монархии. Грангузье сам малообразован, мужиковат, но наделен крепким умом и практической сметкой. Он нисколько не возвышается по культуре над простолюдинами. Он как бы один из них, совсем такой же, только по воле случая оказался в королевском качестве, писатель символически выразил это через его великаньи размеры. Когда он увидел, что сын его Гаргантюа остается неучем в школе схоласта, он незамедлительно передал его в руки Понократа, гуманиста, человека нового направления. И это делает честь его уму. Он не рутинер, он охотно идет навстречу новому, если это новое разумно и полезно. Грангузье не зарится на чужое, справедлив, лишен какого бы то ни было честолюбия, подчас даже готов поступиться и своим, только бы сохранить мир и благоденствие в стране. Словом, это добрая патриархальная старина, как она мыслилась писателем, несколько невежественная, не хлебосольная, непритязательная, незлобивая. Враги называют Грангузье «мужланом», «пентюхом». Что-то в нем действительно есть от этих кличек: галантности, куртуазности от него ждать нечего. Он будет весело объедаться потрохами, весело любить свою дородную Гаргамеллу, весело и шумно делать все то, что природа предписала делать животным и в том числе человеку, но он разумен. Это истинно мужицкий король. Если в окружении Пикрохола — герцоги, виконты и принцы с колоритными именами де Грабежи, де Парша, де Вши, то рядом с Грангузье нет ни одного титулованного человека. Правитель его канцелярии Ульрих Галле, «человек неглупый и здравомыслящий», но никак не принц иди герцог. Рабле воспользовался именем одного шинонского своего знакомого, адвоката, совершавшего однажды от имени города посольство в Париж.