Отец наш Ной, ты дал нам вина,
Ты, Лот, умел неплохо пить,
Но спьяну - хмель всему причина!
И с дочерьми мог согрешить;
Ты, вздумавший вина просить
У Иисуса в Кане старой,
Я вас троих хочу молить
За душу доброго Котара 1.
1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 89. Перевод Ф. Мендельсона.
Котар, "пристроенный" в раю: если бы не сочиненная Вийоном молитва Богоматери, то можно было бы подумать, что он был неверующим. Создавалось впечатление, что поэт вообще не принимал ничего всерьез и смеялся даже над своим собственным спасением. На самом деле это впечатление было обманчиво, поскольку своим спасением он все-таки дорожил, причем указывающие на это нотки прослеживаются от "Большого завещания" до "Баллады повешенных". Однако Вийон верил в Бога, но не верил в себя. И в тот самый момент, когда играл в прятки со смертью, открыто говорил о том, что рассчитывает на Богоматерь и на святых ангелов.
Я завещаю первым делом
Заботу о душе своей
Тебе, Мария. В мире целом
Лишь ты от дьявольских когтей
Ее спасешь. Я не грешней
Других, а потому взываю:
О Дева, смилуйся над ней
И приобщи к святому раю! 1
И, уже видя себя в мыслях повешенным, он продолжал с тем же пылом говорить о своей надежде:
Простите нас, ведь мы должны предстать
Пред сыном Пресвятой Марии. С нами
Будь милосерден, Господи, и в пламя
Не ввергни нас на бесконечный срок.
Зачем умерших поминать хулами,
Молитесь, чтоб грехи простил нам Бог 2.
Вийон стремится не оправдаться, а апеллирует к Божьей любви. Он рассчитывает лишь на милосердие Христа, о чем и говорит в самом начале "Большого завещания", совершенно недвусмысленно взывая к "надежды даром наделенному" Богу.
Я, видно, грешен, всех грешней,
И смерть не шлет господь за мною,
Пока грехи души моей
Я в муках жизни не омою.
Но коль раскаюсь я душою
И так приду на Божий суд,
Оправдан буду я судьею
За все, что выстрадано тут 3.
1 Там же. С. 70.
2 Ф. Вийон. Избранное. М., 1984. С. 370. Перевод Ю. Кожевникова.
3 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 37. Перевод Ф. Мендельсона.
В качестве единственного своего достоинства он называл отсутствие злобы. Из Евангелия он запомнил предупреждение: "Не судите, да не судимы будете!"
Ведь не монах я, не судья,
Чтоб у других считать грехи!
У самого дела плохи 1.
Впрочем, сам он не слишком верил тому, что говорил, и весьма прилично отделал в своих стихах тех, кто был повинен в его несчастьях. Однако "Баллада повешенных" возвращает нас к его основному устремлению - Вийон не смел и надеяться лицезреть Бога в раю, и вся его религиозность сводилась к тому, чтобы избежать ада.
Христос, господь всего под небесами,
Не дай в удел нам вечный ад с чертями,
Чтоб каждый искупить грехи там мог 2.
1 Ф. Вийон. Лирика. М., 1981. С. 44. Перевод Ф. Мендельсона.
2 Ф. Вийон. Избранное. М., 1984. С. 370. Перевод Ю. Кожевникова.
Завещание
Важнейшее место в такого рода религии принадлежало завещанию. Приготовленные заранее либо свежесочиненные "последние" распоряжения являлись завершающим жизнь деянием, способным уберечь от ада. Церковь, заинтересованная в щедрых подаяниях верующих и прекрасно понимавшая, что отрывать от наследников легче, чем от себя, испокон веков поощряла набожность решающего момента, каковым было исполненное благих намерений завещание: в доходах епархий и монастырей весьма значительную роль играли завещанные им "дары" сильных мира сего, а церковная казна постоянно пополнялась "случайными" доходами - оставленными по завещанию деньгами, благочестивыми пожертвованиями, платой за пышные похороны и поминки.
Написанное в 1418 году завещание Робера Може, председателя Парламента (Суда), дает достаточно полное представление о географии парижской набожности: сто двадцать пять месс в провинциальных церквах, в тех местах, где у него самого или у его близких были какие-либо доходы, пятьсот месс в Париже, в монастырях нищенствующих орденов - доминиканцев, кордельеров, августинцев, кармелитов, - и двадцать месс в часовне коллежа в Дормансе. К этому добавлялись еще панихиды в богадельнях "Божий дом", "Божьи девы", "Святого духа" на Гревской площади, "Детский приют" у ворот Сен-Виктор, в монастыре у бегинок, в Сент-Авуа, в часовне Одри.
И вот нотариусы, которым по бедности их словарного запаса трудно было четко определить суть происходящих процессов, старались тем не менее как можно точнее передать юридическую сторону дела. "Мы отдали, вручили, пожаловали, даем, вручаем, жалуем..." - формулировали работавшие в канцелярии принца нотариусы мысль своего работодателя. "Желаем и приказываем..." - писал король своим чиновникам. "Дарю, уступаю, передаю..." - писал состоятельный горожанин. А суть сводилась к тому, что если заказать службы в пятнадцати церквах вместо одной, то легче умилостивить Бога.
Откликнуться на сбор пожертвований, бросить звонкую монету в церковную кружку, подать милостыню нищему, заказать мессу в церкви или в часовне, учредить годовую панихиду в монастыре, завещать что-то богадельне - все сводилось к одному. Можно было также положить какие-нибудь продукты или монеты в корзины, которые на веревке спускали вниз заключенные из тюрем в Шатле и в Фор л'Эвек. По той же причине вступали люди и в разного рода братства, остающиеся в живых члены которых сопровождали умерших в последний путь, а по праздникам молились за спасение их душ.
Следует напомнить еще раз: когда даешь что-то при жизни, то таким образом отнимаешь это у себя. А когда завещаешь, делаешь благотворительный вклад после своей смерти, то от этого страдают всего лишь наследники. Стало быть, завещание для каждого и в любой социальной среде являлось превосходной возможностью обеспечить себе спасение, не поступаясь удовольствиями мира сего при жизни. Таким способом люди исправляли неправедные поступки, совершенные на протяжении их земного существования, и после смерти возвращали полученный некогда излишек. Возмещали то, что недополучили ранее их усердные и преданные служители: например, без колебаний выплачивали мессами зарплату виноградаря, который, несомненно, предпочел бы получить экю. Именно вот так Робер Може, первый председатель Парламента, не стесняясь, возвращал свой долг исчезнувшему поставщику:
"Я хочу, чтобы за упокой души Гийо, моего виноградаря, было отслужено двадцать месс, так как я многим обязан ему и его наследникам...
Я также хочу, чтобы 55 парижских су были розданы в качестве милостыни во спасение души того, у кого я купил на Гревской площади полтыщи вязанок дров и кому я остался должен 55 парижских су, так как не видел больше ни его самого, ни его наследников".
Вот так во имя моральных обязательств и согласно бытовавшим представлениям о последних распределялись между упомянутыми в завещании лицами излишки состояния и невыплаченные долги.
Постепенно, однако, от века к веку верующие набирались опыта и осторожности. Они следили за тем, как поступят с их деньгами. Времена, когда даруемые суммы расходовались получателями по их усмотрению, ушли в прошлое. Люди перестали отказывать по завещанию просто десять франков приходу либо участок земли монастырю. Теперь они поручали, например, ежегодно служить заупокойную мессу. В условие включались либо мессы, либо свечи. Для церкви разница была невелика - она получала деньги и делала с ними, что хотела. А для верующего, старавшегося не слишком задерживаться в чистилище, разница была существенная, поскольку молитвы за упокой его души были обеспечены. Он оплачивал все заранее. И знал, что получит в обмен на свою щедрость: рай.