Конец истории известен. Вийон смягчает его «Пастушкой», написанной в стиле классической любовной шутки, перегруженной аллегориями куртуазной любви — Карл Орлеанский от такой бы не отказался, — которая приобретает другой смысл, ибо поэт вышел из мёнской тюрьмы и ему не до интрижек.
Включение в сборник стихов, иногда стародавних, — возможность лишний раз отказаться от завещательного вымысла. Нотариус тут ни при чем, простому человеку возвращают его права: на любовь и дружбу, на ярость и месть. В этом подведении итогов вновь обретают жизнь стихи молодости и в то же время снова занимают свое место утерянная любовь и дружеские кабацкие связи. Имя любимой женщины обозначается в акростихе для того, кто умеет читать по вертикали: тут есть стихи, каждый из которых можно расшифровать во всех направлениях и во всех смыслах. Так, Франсуа перепутывает свое имя с именем Марты в стихах «Баллада подружке Вийона»; точно так же подписывает «Балладу о Толстухе Марго».
В этой цепочке баллад во всех звеньях — слова дружбы. Такое слово нашлось для доброго малого, завсегдатая таверны Жана Котара, и написано оно, вероятно, на другой день после попойки. То же самое и с прево Робером д’Эстутвилем, который был снисходителен к бродяге Вийону, барахтавшемуся в волнах немилости.
Точно так же, как и прежде, Вийон играет в очевидность нового и старого. Ключ к этой игре — в «Большом завещании», в восьмистишии ХЫУ, где проглядывает тоска человека, измотанного жизнью, которого избегают и грубо одергивают.
Когда в 1461 году измотанный жизнью Вийон возвращается в Париж, находит ли он там прежний прием? В «Большом завещании» он заявляет о своей готовности превзойти самого себя. Он подхватывает тему комических завещаний, которые не соотносятся с размышлениями о жизни, но могли бы стать демонстрацией ее многообразия. «Бедняга Вийон» показывает, что сейчас способен глубже и серьезнее рассуждать на ту же тему, чем полный сил наивный сочинитель, в 1456 году создавший «Малое завещание».
Однако вымысел по-прежнему в чести. Разочарование в любви и обманутая дружба находят свое выражение в таких дарах, которые сводят на нет великодушие «Малого завещания». Ничуть не наслаждаясь ею, Вийон берет на себя роль того старика, который наказывает своих близких, вычеркивая их имена из своего завещания.
Это происходит и с богатым писцом Пьером из Сент-Амана, которому были завещаны некогда «Белая лошадь» с «Мулом», или, иначе говоря, жеребец-импотент и стерильная кобыла (в оригинале мул здесь женского рода). «Большое завещание» более определенно, чем «Малое», — ярость поэта растет. Вийон пересматривает свои дары, говоря более определенно о Жаннетте Кошро, жене могущественного чиновника. Это из-за нее поэт превратился в «каймана», бродягу. Не говоря уж о том, что она ввергла его в отчаянье. О чем тут речь: о деньгах, о любви? Как знать…
Вийон изощряется в своей игре. Он использует подмену. Когда-то он завещал Итье Маршану «стальной кинжал» — шпагу, конечно, но также, на жаргоне добрых парижан, мужской член и еще фекалии. Короче, непристойный дар для счастливого соперника… Теперь поэт возвращается к завещанному. «Кинжал» предназначается адвокату Шаррьо, несчастному герою недавнего происшествия — неожиданной смерти сына, — но также товарищу по лицею, ставшему модным адвокатом. Возможно, Шаррьо отказался помочь старому товарищу, впавшему в нищету. А возможно, стал вероломным соперником влюбленного Вийона, более удачливым, чем его друг. Что касается Маршана, он удовольствуется «De proftindis»[302] в память о своей возлюбленной.
«De profundis» — это только для отвода глаз. Вийон оставляет новому любовнику своей прежней подруги Катрин де Воссель — если речь идет о ней — рондо «О смерть, как на душе темно!», сочиненное им, Вийоном, ради прекрасных глаз другой своей подруги. Катрин живехонька, а та, кого любил Вийон, мертва. Но можно полагать, что с его смертью — или отъездом (не будем забывать двойственный смысл слова «смерть») — следующему любовнику не хватит таланта, чтобы воздать должное даме сердца. Вийон завещает Итье Маршану навсегда лишиться силы в любви. Эта пощечина, полученная глупцом Маршаном, задевает Катрин, которая предпочла его другому.
Но Вийон все же щадит даму, оскорбляя ее нового любовника. Лишив его «кинжала», который мог бы быть ему полезен, Вийон умалчивает о «ножнах». Нетрудно догадаться, что это такое…
Шаррьо так просто не отделается от сих даров. К «кинжалу», отданному на службу тому, кто в нем нуждается, поэт добавляет реал, золотую монету. Ее подняли с пола храма или украли на большой дороге. У читателя не остается никакого сомнения насчет дополнительных «даров»: «чтобы кошелек раздуло». Так что Катрин или кто-нибудь еще может перейти из рук Итье Маршана в руки Гийома Шаррьо.
По мере того как шутка превращается в откровенную атаку, Вийон делает ее все более язвительной, отказываясь от простой игры слов наподобие той, что велась в «Малом завещании», когда он обыгрывал название лавок и возникавшие в связи с этим образы. Теперь он заменяет имена партнеров в этих гротесковых дарах именами животных, что изображены на вывесках таверн. «Мул» становится «Клячей». «Белый конь» превращается в «Красного осла», супруга меняет таким образом «ленивого» мужа на распутного любовника.
Не является ли это плутовство пересмотром подношений? Нисколько. Просто Вийон переходит от иронии «Малого завещания» к оскорбительным выпадам, которые понятны только проницательным друзьям, разбирающимся в языке «Большого завещания» и знающим факты, о которых говорится в стихах. Знатоки легко разгадают, что поэт ведет речь о муже-рогоносце и распутной жене.