Известен эпикурейский совет «Старухи», который во всем предвосхищает «Прекрасную Оружейницу». Бог создал Робишона вовсе не только для Марот, а Марот — не только для Робишона. Мораль Жана де Мёна оправдана природой: так хотел Господь.
Из опасения, что его неверно поймут, Жан де Мён называет вещи своими именами:
Вийон более или менее придерживается этой морали, но он не может быть так же интеллектуально раскован, как Жан де Мён. Он, конечно, близок мировоззрению клирика XIII века, несмотря на то, что оно полвека назад подверглось критике Кристины Пизанской в ее «Послании Богу Любви», но Вийон отдаляется от этого мировоззрения посредством языка, не переносящего вялой субтильности аллегорий и прибегающего к живым символам, где поэт находит силу, непосредственно питающуюся театром и фаблио. Герои Вийона имеют свое лицо, свое имя и место в Париже. У них свои места и в церкви, и в кабаке. В то время как почти современник Вийона Мишо Тайеван не без труда рифмует длинные риторические изыскания «Любовной отставки» и «Власти судьбы», не забывая представить условную битву Глаза и Сердца, Вийон срывает маски и выводит на сцену своих любовниц и своих соперников. Истинных или предполагаемых? Сомнение в биографической достоверности ничего не меняет: Катрин де Воссель — не аллегория. Даже если бы ее звали иначе, все равно это реальная женщина.
Когда при случае поэт бросается в известную нам игру, «подобия», которыми он манипулирует, несмотря на имена, коими их награждает, не являются аллегориями из репертуара литературной традиции. В «Споре Сердца и Тела Вийона» они — сам Вийон.
Для страдающего человека эти бесплотные образы отходят на второй план. Карл Орлеанский, придерживаясь законов куртуазной поэзии, пишет об одиночестве влюбленного как о «Пропасти Страдания». Для Вийона мёнская тюрьма — всего-навсего «яма».
Спор, затеянный в 1399 году Кристиной Пизанской, почти забыт в Париже 1450 года. Те, кто участвовал в нем, уже сошли со сцены. На поле боя уж нет Жерсона, сражавшегося на стороне Кристины. В противоборствующей партии отсутствуют гуманисты из лагеря Орлеанского: Жан Монтрёй, Гонтье Коли, Пьеры Коли — все самобытные умы, давшие другое, весьма преждевременное, направление французскому гуманизму, которое предвосхитило нынешнее. Никто не подхватил эстафеты. «Суд Любви», официально учрежденный королевскими грамотами Карла VI, чтобы взять под свою опеку поэтические турниры и защищать честь дам, рухнул в пучину гражданских войн, войн с иностранными державами и всяких прочих ужасов.
Современники Людовика XI, пишущие о Любви, становятся под знамена разных лагерей. Вийон предоставляет другим заниматься куртуазной поэзией, последним крупным представителем которой после Алена Шартье, умершего в 1433 году, остается Карл Орлеанский. Естественно и почти не колеблясь, он, вслед за поэтом Эсташем Дешаном, примыкает к «партии» мужского эгоизма и любовных наслаждений.
Нищета меняет психологию человека. Став женоненавистником из-за своего незавидного социального положения и человеком, одержимым жаждой мщения, поскольку его предавали, Вийон на собственном опыте постиг, как найти путь к пониманию. Жестокий с обманывавшими его мещанками, он находит в своей душе сочувствие к «шлюшкам», «девчоночкам», тем, кого Любовь выбрасывает на мостовую, как это обычно бывает, когда женщина вместе с честью теряет расположение возлюбленного. К несчастным, продающим свои улыбки, Вийон проявляет симпатию, подобную той, что испытываешь к уличному акробату, готовому за деньги на любые подвиги. Его нежность к участникам былых пирушек распространяется и на женщин, и на мужчин: жизнь сделала и тех и других такими, каковы они есть. Разве эти женщины не были «честными»? Ответ не заставляет себя долго ждать: «Они и теперь честны, если такими были прежде…» По правде говоря, не существует честных женщин, так же, как не существует и прочих…
«Прекрасная Оружейница» — свидетельство того злосчастного пути, которым суждено пройти по жизни женщине, и морализатор-холостяк, размышляя об этом, колеблется между приговором ума и оправданием сердца. Уже в «Романе о Розе» длинные рассуждения о старости вынудили автора прийти к заключению: когда женщина молода, она легкомысленна и высокомерна, когда становится старухой — сварлива и всеми презираема. Старея, женщина уже не применяет румяна и белила, нисходит до положения сводни, и нежности к ней уже никто не испытывает. А образа бабушки еще не было, по крайней мере, в городской литературе.
Любовные увлечения Вийона — это цепь разочарований, он пытается скрыть их с помощью надежного средства — обращаясь к испытанным литературным образам. За усердными упражнениями в стихотворной риторике скрывается образ любимой женщины, постепенно превращающейся в непривлекательную старуху, обделенную любовью. И тут же обрисованы превратности судьбы молодого клирика, не имеющего завтрашнего дня и не замечающего в дыму развлечений бега времени. Однако наступает день, когда галантный кавалер становится никому не нужен. Молодость ушла не попрощавшись. В тридцать лет человек стар и одинок, ему не хватает нежности и любви.
Не будем слишком углубляться в изучение перипетий Вийоновой любви. Перемены не несут в себе раздвоенности. Хоть любовь и погибла, она была. «Смеюсь сквозь слезы» — это философия, но это и литературное клише. Раздвоенность Вийона исчезает, когда берется в расчет быстротечность времени, которое в движении изменяет мир. Между волокитой Вийоном и поэтом, отрицающим любовь, — расстояние в несколько лет, любовь нескольких женщин и несколько разочарований.
За это время печальный собрат Толстухи Марго низвергнут в ад кромешный. Это плата за любовь, за чувства, что приводят к нищете. Одна из баллад Вийона, написанная на жаргоне кокийяров, позволяет увидеть мир, где любовь — это обман и где, не разжимая объятий, крадут кошелек, словно это игра в триктрак. Любить — значит раскошеливаться.