Вийону досталось. Он любил и был обманут. Что бы то ни было, Катрин де Воссель оставила молодого Франсуа ради других поклонников. Он, конечно, был несносным, вмешивался в то, что его не касалось. Его голого вытолкали за дверь и поколотили. Забавная свадьба, скажет потом поэт, который завещает двести двадцать ударов хлыстом свидетелю потасовки. Возможно, этот Ноэль Жоли и был счастливым соперником.
Несколько ночей провел под дверью Катрин злосчастный любовник, этот болтун, вынужденный вещать в пустоту. Его доверием злоупотребили так же, как любовью. Бедняга Вийон видел Катрин совсем другой, такой, какой она никогда не была, когда притворялась, что слушает его. Если б он только знал…
Его душа изранена, и дело тут не только в любви. Наткнувшись, сам того не подозревая, на «пещеру» Платона, поэт начинает сомневаться во всем на свете. Целую цепочку противоречий сплело время, когда речь зашла о Прекрасной Оружейнице. Время обезображивает, старость — не завершение, а отрицание молодости.
На эти вопросы, которые как бы задает себе женщина, стих за стихом отвечает старость.
В том, как Вийон представляет себе красоту, кое-что непременно удивит волокит XX века. Широко расставленные глаза, раздвоенный подбородок скорее характерны для его стиля, нежели воссоздают реальный образ; поэту не нравятся сросшиеся брови, зато ямочки на щеках умиляют…
Зеркало времени к телу не менее сурово, чем к лицу. Вот как поэт описывает тело женщины.
И еще: старость — это разложение, которое являет себя ж> всем. И только слог примиряет с ужасным портретом: в нем ощущается грусть, замаскированная иронией.
Катрин де Воссель — женщина двуличная. Поэт оплакивает свою доверчивость, но не испытанное наслаждение: он принял пузырь за фонарь, а свинью за ветряную мельницу.
Обман питает сомнение. Здесь все наоборот, все борьба противоположностей. Не только время обман — все на свете фальшиво. Уже цитированная баллада говорит об этом без прикрас: стережет лишь заснувший, верить можно лишь отступнику, любовь проявляется только в лести… За риторикой антонимов чувствуется боль доверчивого поэта, обманутого кокеткой. «Так злоупотребили моей любовью». Вийон предвосхищает Альцеста. С горькой проницательностью логика он извлекает для себя урок:
Глава XXI
БУДЕТЕ ПОВЕШЕНЫ!
Он болен. Он скрывается. Служащие Шатле не забыли о нем, но теперь некому его защитить: Робера д’Эстутвиля здесь больше нет. Новый прево, Жак де Вилье, сир де л’Иль-Адам, — из тех, кому недостаточно хороших стихов, чтобы выиграть обреченное дело. Лейтенант уголовной полиции теперь Мартен Бельфэ, человек безжалостный; Вийон, насмешничая над ним, своим возможным палачом, вывел его в «Завещании». Поэту следует остерегаться этих людей. Но надо жить, а рассуждать да морализировать — этим сыт не будешь.
Что же у него на совести теперь, в октябре 1462 года, когда он, Франсуа Вийон, вновь оказывается в Шатле? Проступок не слишком значительный — воровство. Грех небольшой, и Вийона быстро бы освободили, а дело осталось бы без последствий, если б у судьи была короткая память. Но дело-то в том, что нашли наконец одного из участников грабежа Наваррского коллежа!