Глава III
НЕ ДАЙ В УДЕЛ НАМ ВЕЧНЫЙ АД…
Хотя реформаторы и выступали против чудодейственных картинок и дешевых индульгенций, рядовой христианин более внимательно относился к способным обеспечить ему пропуск в рай ритуалам, чем к фундаментальным принципам веры. Догма выходила из его поля зрения, и на первом плане оставалась практическая сторона дела. Многим Бог казался въедливым счетоводом, определяющим шансы верующих на спасение по количеству точно выполненных ритуалов и по тому, насколько велик у человека запас индульгенций. Силе убеждения придавалось не столь большое значение, как точности в деталях и завершенности обязательного цикла: крещение, воскресная месса, ежегодная исповедь на Пасху и причастие. Искать вечного пристанища не на кладбище и не в лоне церкви считалось также недопустимым, и тело, оказавшееся похороненным где-нибудь в другом месте, — ради удобства либо согласно обязательствам — быстро перевозили в «христианскую землю».
Главное было соблюсти формальные требования, тогда как личный настрой существенной роли не играл. Например, Изабелла Баварская в начале века вместо себя заставляла поститься своих священников. Существовали такие пилигримы, которые совершали паломничества в Рим либо в Сантьяго-де-Компостела вместо других лиц и за их счет, а прокурор Жан Сулас, составляя завещание, поручил совершить представлявшиеся ему необходимыми паломничества своим душеприказчикам:
«А также пожелал и приказал посетить Сент-Антуан-де-Вьеннуа. Посетить также Мон-Сен-Мишель. Посетить также Нотр-Дам-де-Булонь-сюр-ла-Мер. А также Нотр-Дам-де-Льес и Сент-Катрин-де-Фьербуа».
Любой состоятельный горожанин заказывал мессы, причем зачастую даже и не помышляя присутствовать на них. Предпочтительнее было заказывать не тридцать месс, а сто: в завещании одного судьи записано распоряжение отслужить шестьсот пятьдесят обеден, с уточнением, что заботу о пятистах из них лучше поручить нищенствующим орденам. Точно так же свеча стоимостью в десять ливров ценилась выше, чем свеча стоимостью в один ливр. Переведенная на язык арифметики набожность предполагала суммарное исчисление деяний и заслуг, следующей ступенью было коллекционирование индульгенций.
В молитве есть что-то от подвига. Чем больше молитв, тем лучше, но и заковыристость самой молитвы тоже очень ценилась. Так, бретонский поэт Жан Мешино, обнаруживая больше изощренности, нежели глубокого чувства, соединив выдержки из Евангелия с аллегорическими клише, сочинил «Молитву Богоматери», где каждая строчка начинается одной из букв молитвы «Ave Maria», а сам текст выглядит как какой-то причудливый кроссворд, в котором «Ave Maria» читается в различных направлениях тридцать два раза и предлагает набожным прихожанам, желающим привлечь к себе внимание Богоматери, двести пятьдесят четыре более или менее эквивалентных словесных комбинаций.
Арифметика набожности была обязана своим происхождением не только формализму. Она явилась также своеобразной формой адаптации к способностям верующих, как правило, умеющих считать до двадцати либо до ста, но не умеющих читать ни на латыни, ни по-французски. Стало быть, над прежним безразличием священников по отношению к ничего не понимавшим в их наречии мирянам восторжествовало намерение предложить каждому верующему соответствующие его возможностям упражнения. Усвоенная «наизусть» набожность отражала стремление к неукоснительной точности. Коль скоро ты не теолог, лучше уж декламировать, чем импровизировать: меньше риск впасть в ересь.
Одним из наиболее распространенных проявлений набожности стала тогда замена: когда кто-либо не мог выполнить то или иное задание, ему советовали сделать что-нибудь другое. Например, для тех, кто не мог отправиться в Рим и получить там полное отпущение грехов на могиле апостолов, допускалось в качестве компенсации паломничество к местному святилищу в сочетании с соответствующим взносом на мессу. Такого рода мессы служили в Сен-Дени в 1444-м, в Понтуазе — в 1446-м, в Мон-Сен-Мишеле — в 1447-м и в Эвре — в 1449 году. Состоятельные парижане отмечали, что большой приток людей на церковные службы подобного рода в 1444 году существенно повлиял на изменение курса денег, а в 1446-м — на подвоз продуктов питания и что эти службы всеми воспринимались как важные события.
«В третий день сентября трубили и кричали по всему Парижу, чтобы все съестные припасы везли в Понтуаз на торжества, связанные с праздником Рождества, который приходился на следующий четверг, по причине некоторых отпусков и индульгенций, которые наш всемилостивейший государь король и милостивейший государь наследный принц и герцог Бургундии получили от святейшего отца папы Евгения для собора Нотр-Дам-де-Понтуаз, весьма пострадавшего от войны и многократных осад как англичан, так и французов.
Названное отпущение грехов началось в двенадцать часов ночи Рождества и продолжалось до полуночи выше-именованного праздника, то есть 24 часа. И было дано полное отпущение, как это делается в Риме, но только в Риме оно длится дольше, причем нужно исповедоваться и искренне каяться».
Так что все получалось благообразно. В Понтуазе давали то же «полное отпущение грехов», что и в Риме, и стоило это не больше, чем простая исповедь. Подобные замены позволяли, например, жителю Льежа откупиться 12 ливрами от паломничества в Сантьяго-де-Компостела или Рим, которое судья присуждал ему в наказание за богохульство. А если, например, кому-то предписывалось за какой-либо более мелкий проступок отправиться на могилу святого Мартина в Туре, это обходилось ему всего в 3 ливра и 10 су.
Многие паломничества, напротив, оказывались лишь предлогами, с помощью которых испытывавший страсть к путешествиям христианин оправдывался перед самим собой и своими близкими. Например, парижанин мог сходить в Булонь-сюр-Сен, чтобы пообщаться с девицами легкого поведения, а сколько было таких пилигримов, которые, отправляясь в Мон-Сен-Мишель или в Ле-Пюи, на самом деле уходили не дальше соседнего города!
По сути дела, закон замены и арифметики набожности функционировал и в тех случаях, когда семикратно повторенная, вызубренная наизусть молитва «Ave Maria» или «Regina Coeli»[21] употреблялась вместо длинной вечерни, в которой простой верующий быстро терялся в лабиринте антифонов, псалмов, гимнов и проповедей. В требнике насчитывалось сто пятьдесят псалмов, что для бедной старушки многовато. Тогда как неустанно повторять «Ave Maria» — задача вполне посильная.
Впрочем, подобное повторение нуждалось в оправдании: после каждой «Ave Maria» или после десятка, а то и дюжины «Ave Maria» требовалось в определенном порядке вспоминать веселые, горестные и славные таинства, радости и страдания Богоматери, ее милосердие. Подобным образом достигалось кое-какое разнообразие в формулах, и, кроме того, это помогало не сбиваться со счета. Таким же образом молящиеся разгружали память, перебирая янтарные, коралловые, агатовые, костяные, роговые, золотые или самшитовые шарики четок: создавалось ощущение упорядоченной молитвы. Интересно, что во французском языке четки, называвшиеся раньше на протяжении многих веков «patenotre», по названию молитвы «Отче наш», стали затем называться «chapelet», что позволяет понять изменение самой программы религиозного культа. Ведь «chapelet» — венок из цветов, похожий на те венки, которые люди сплетали либо для статуи Девы Марии, либо — в праздничные летние дни — для самих себя. Цветочный символизм обнаруживается и в слове «rosaire» — так называется цикличное повторение молитвы во славу Богоматери.
Мания исчисления распространилась не только на молитву, но и на катехизис. Подобно тому как во время молитвы считали количество произнесенных «Ave Maria», обдумывая либо называя пятнадцать таинств искупления, во время медитации верующие распределяли свои мысли по семи периодам, памятуя о семи благодатях Богоматери. А по праздникам на разукрашенных цветами перекрестках в семи живых картинах инсценировались семь скорбей. Арифметика помогала лучше понять евангельскую историю.