«Среди славных книг, опубликованных на французском языке, не сыскать другой, которая имела бы так много ошибок и искажений, как книга Вийона. Меня просто изумляет, почему парижские печатники так небрежно относятся к текстам лучшего поэта Парижа.
Мы с ним очень не похожи друг на друга, но из приязни к его любезному разумению и из благодарности к науке, обретенной мною во время чтения его творений, я желаю для последних того же блага, какого пожелал бы и для собственных произведений, если бы у них оказалась такая же печальная судьба.
И столько я в них обнаружил погрешностей в порядке куплетов и строф, в размерах и языке, в рифме и смысле, что пребываю в затруднении, следует ли мне больше жалеть подвергнутое такому жестокому поруганию творение или же тех невежественных людей, которые его печатали».
Так рассуждал в предисловии к изданию 1533 года Клеман Маро, поэт из Кагора, который отнюдь не считал недостойным своего таланта сделаться первым научным редактором-издателем Франсуа Вийона.
А тот, кто называл себя «добрым сумасбродом», постепенно становился легендой. Он выглядел шутом, клоуном; в лучшем случае — забавником, в худшем — простаком. Элуа д’Амерваль, регент орлеанского собора Святого Креста, являвшийся одновременно автором длинной мессы и латинского мотета в честь Жанны д’Арк — в 1483 году ему была поручена организация праздника 8 мая — и стихотворной «Книги дьявольщины» на французском языке, считал Франсуа Вийона всего лишь шутником.
Интересно, понял ли сам Амерваль, что, завещая очки слепым, чтобы те могли легче разобрать на кладбище, «где тать, а где святой гниет в гробу», Вийон обращал внимание на заведомую бессмысленность подобного опыта. Любитель фарсов торжествует над моралистом, смеясь над очками, предназначенными слепым. Стоит ли помнить о неразрешимой проблеме различения добра и зла, если и у добрых и у злых в конечном счете один удел? Мы явственно слышим смех поэта. Ему не бывает скучно. «Сумасброд» оказался шутником. Стало быть, Вийон попался в собственную западню.
И Рабле оставалось лишь воспроизвести две легендарных истории из его последующей жизни: о сен-максенском скандале и о ночном горшке. А двумя годами позднее Брантом согласился признать за поэтом Любви и Смерти славу… искусного острослова.
Представления о нем изменились, когда появилась комедия характеров. Подобно адвокату Патлену — создателем которого в ту пору его еще никто не считал, — Вийон сделался фигурой символической. Это тип хитреца, шутника, плута и даже мошенника, скрывающегося под маской простака. Герой, выведенный в «Патлене», притворяется дурачком, когда ему предлагают расплатиться. Что же касается мэтра Франсуа, то он выглядит более изобретательным. Бурдинье, один из современников Рабле, упоминает о «хитрых проделках Вийона».
В конце XV века и позднее, по крайней мере вплоть до тридцатых годов следующего столетия, у постоянных покупателей книг большим успехом пользовался «Сборник рассказов об обедах на даровщинку магистра Франсуа Вийона и его компаньонов», книга, которая не только составила конкуренцию многочисленным изданиям «Большого завещания», но и содействовала укреплению легенды о Вийоне. Поэт в ней выведен предводителем веселой ватаги плутов невысокого полета, склонных за неимением денег поесть за чужой счет, без зазрения совести высмеивающих богатых горожан, знать и разного рода зевак, не принося им чрезмерного вреда. Иными словами, у состоятельного люда, мирно предававшегося чтению за крепко запертыми дверьми, о Вийоне складывалось представление как о некоем довольно симпатичном сорванце.
У Вийона из «Обедов на даровщинку» есть свой двор, состоящий из перечисленных в торжественном прологе лиц: клириков без бенефициев, занимающихся темными делами адвокатов, мошенников и шулеров, юродивых и святош, исповедников и сутенеров, лакеев и служанок… Есть там и честные жены, наставляющие рога мужьям, и безупречные негоцианты, обманывающие покупателей. Мы встречаемся в этой книге с теми же францисканскими монахами и пилигримами, да и вообще со всем тем людом, который населяет оба «Завещания».
Но мир произведений Вийона постоянно вводит читателей в заблуждение, ибо кажется, будто он подчиняется обычным общественным уложениям. Шалопаи у Вийона предстают в роли выступающих в суде адвокатов или занимающихся коммерцией торговцев. А вот шалопаи из «Обедов на даровщинку» — это мошенники, постоянно надувающие простаков.
В этом «Искусстве обмана», украшенном элементами фаблио, фарсов, «Романа о Лисе», комедийный Вийон со товарищи в бурлескных эпизодах добывает себе бесплатные хлеб и вино, требуху и рыбу. Одна за другой следуют истории о долгах без отдачи, о подмене кувшинов, о не доставленных по назначению ношах, кражах выставленного товара и многих иных проделках подобного рода.
Настоящему Вийону, присутствующему лишь в первой главе, не раз приходилось прибегать к таким средствам, дабы утолить мучившие его голод и жажду. «Обеды на даровщинку», несомненно, являются в фарсовой литературе аналогом того, что в жизни было историей с «Чертовой тумбой», хорошо известной парижанам середины XV века, — историей, из которой, по утверждению автора «Завещания», он соорудил роман. Так что легенда приписывает Вийону именно те поступки, на которые мэтр Франсуа и был способен. А сложилась она благодаря устной традиции, по своему разумению укрупнявшей и толковавшей факты.
Многие школяры, современники Вийона, немало подивились бы, узнав, что в один прекрасный день ему припишут их собственные, вполне реальные проделки. Например, кражу вишен в саду Сорбонны, выцеживание красного вина из бочек в погребе коллежа, розыгрыши носильщиков корзин, манипуляции с лотками кондитеров. А в том же 1461 году, когда мэтр Франсуа с виноватым видом вернулся в спешно покинутый четырьмя годами раньше Париж, человек пятнадцать студентов неплохо попаслись в расположенном неподалеку от ворот Сен-Мишель винограднике доброго мэтра Гийома Вийона, у которого жил Франсуа, где вволю «поели и пособирали» — как дословно гласит текст, а не собрали и поели — винограда.
Скучные перечисления краж с прилавков и устраиваемых на перекрестках засад, к чему сводятся «Обеды на даровщинку», в искаженном виде представили потомкам образ поэта «Завещаний». Фарс и анекдот заслонили сатиру и медитацию. Впрочем, Вийон сам создавал подобный образ:
Однако если сумасбродство является одной из составных частей его видения мира, то фарс это видение мира собой закрывал.