Глава VIII
ВСЁ, ВСЁ У ДЕВОК И В ТАВЕРНАХ…
Школяром Франсуа де Монкорбье был неважнецким. За три года к степени магистра свободных искусств, увенчавшей его среднее образование, он не присовокупил больше ни одной университетской степени. Он был клириком, не имевшим работы и не отличавшимся честолюбием. Нрав имел мирный, и, пожалуй, единственным его пороком была легкая склонность к озорству. В письмах о помиловании с него снимается обвинение в совершенном в 1456 году преступлении против Филиппа Сермуаза, в них создан такой портрет Вийона, где тщетно было бы пытаться разглядеть черты того шалопая, что известен нам по следующему периоду его жизни. В четверг 5 июня 1455 года, в праздник Тела Господня, когда на Париж опустились вечерние сумерки, «мэтр» Франсуа де Лож, он же де Вийон, «двадцати шести лет от роду или около того», еще был человеком, который «вел себя достойно и честно и никогда не был уличен, взят под стражу и осужден ни за какое иное злое деяние, хулу или оскорбление». Де Лож — всего лишь прозвище, но нам хорошо известно, как в середине XV века у людей появлялись те или иные фамилии. Несколько позднее Вийон признался, что ко времени совершения преступления ему исполнилось не двадцать шесть, а двадцать четыре года.
Стало быть, в тот мирный вечер бывший студент спокойно прогуливался, не вынашивая никаких дурных помыслов. Праздник Тела Господня был тогда одним из бесчисленных выходных дней, когда не работали ни суды, ни факультеты, закрывались на замок мастерские и лавочки. Помимо воскресений, праздников «подвижного цикла», высчитывавшихся по отношению к Пасхе, были еще и праздники «постоянного цикла», закрепленные за определенными датами, в соответствии с особым для каждой епархии ритуалом.
В праздник можно было отдыхать и свободно распоряжаться своим временем, его проводили в кругу семьи или среди друзей, в церкви или таверне. Однако одновременно праздники ассоциировались и с утратами, поскольку работа в эти дни не продвигалась. Поденному работнику это было хорошо известно, как, впрочем, и всем ремесленникам, получавшим плату за готовое изделие; праздники стоили дорого, и многие предпочли бы, чтобы число их уменьшилось. Что же касается школяров, то они почти ничего не теряли, прекрасно обходились без положенных комментированных чтений, а если и сожалели о пропущенных уроках, то компенсировали их слушанием проповеди.
Каждое время года имело свои праздники, причем нередко традиция сообщала им оригинальные, более глубокие черты. Самым впечатляющим действом были костры на праздник святого Иоанна, а также поиски чудодейственных целебных трав, которые, если сорвать их накануне и носить на себе в день святого Иоанна, помогают излечивать многие болезни. Ну а праздник Тела Господня с рассыпанными всюду лепестками цветов и временными алтарями, предоставлявшими буржуазии возможность продемонстрировать ради Святых Таин свои ковры, был и ритуалом и народным гуляньем одновременно, но главным в том празднике был крестный ход, подобно тому как Рождество — прежде всего полуночная месса. В уставе коллежа Юбана уточнялось:
«Во время праздника Тела Господня дети должны нести перед изображением Господа нашего Иисуса Христа свечи из свежего воска в четверть фунта каждая».
Мы нисколько не погрешим против истины, если скажем, что праздников в году было не меньше, чем воскресений. В январе парижане отмечали Крещение, которое тогда называли Богоявлением и которое превращалось в грандиозный карнавал. Маскарадные шуты надолго заставляли забыть о волхвах. На Крещение, 6 января, завершалась украшавшая середину зимы вереница праздников, начинавшихся Рождеством и продолжавшихся днем Избиения младенцев и Обрезания. В тот день «выводили волхвов», носили свинцовые короны, ели пирожные, танцевали. Причем это отнюдь не мешало парижанам отмечать 3 января праздник святой Женевьевы, 13 января чествовать святых Фреминия и Гилярия, 15 января святого Маврикия, 22 января святого Винцента и 25 января святого Павла.
Февраль открывался праздником Сретения Господня. В этот день, 2 февраля, святили свечи, организовывали игры. Перед публикой выступали менестрели. Потом делался перерыв до дня святого Дионисия, который праздновался 24 февраля.
Потом наступал Великий пост. Не полагалось работать в первую среду поста, в так называемую середу поклонения Мощам, да и накануне, во вторник, тоже никто не перетруждался, потому что вторник был последним днем Масленицы. А на следующее воскресенье жгли соломенные факелы, так называемые «брандоны». За исключением дня покаяния, каковым являлась середа поклонения Мощам, в марте был еще всего лишь один нерабочий день: Благовещение, приходившееся на 25-е число. Правда, все компенсировала Страстная неделя с ее чередой литургий и праздников: Великий четверг, Страстная пятница, Страстная суббота и до следующего четверга шли дни Пасхи. По существу, Пасха, или Светлая неделя, длилась почти целых две недели, до самого Фомина воскресенья, и в течение этих двух недель благочестие непрерывно чередовалось с весельем. «Короткая проповедь и длинный стол» — такое определение пасхальных торжеств давал в XIII веке сам Робер де Сорбон. Пасхальные лепешки были непременным атрибутом праздника. Их воспел в стихах Эсташ Дешан. Однако лепешками дело не кончалось: специально по этому случаю на улице Косонри готовили телячий паштет.
В следующем месяце приходившиеся на 1 мая праздник святых Иакова и Филиппа, на 6-е праздник святого Иоанна Евангелиста и на 13-е — святого Георгия как бы готовили людей к Вознесению. Вознесение, отмечавшееся через сорок дней после Пасхи, подводило черту под собственно пасхальными торжествами. В мае прекращали инсценировки «Страстей». Устраивали праздник девушек на выданье, сажали «майское деревце», причем зачастую как раз 1 мая, и пользовались этим предлогом для того, чтобы организовать увеселительные прогулки на лоне природы. Карл Орлеанский запечатлел этот обычай в стихах:
Через десять дней после Вознесения шла Пятидесятница с ее тремя выходными. Затем в воскресенье отмечали Троицын день. А на следующей неделе в четверг наступала очередь праздника Тела Господня.
11 июня по календарю значился день святого Варнавы, и так вот незаметно приближалось празднество, связанное с открытием ежегодной ярмарки Ланди. Ланди — не просто ярмарка, собиравшая по крайней мере на три недели на равнине святого Дионисия торговцев, прибывших из многих областей королевства. Ланди — всепарижский праздник. Открытие ярмарки заставляло на время закрывать лавочки в городе. Ну а те, кому было нечего продавать и кто не мог ничего купить, все равно отправлялись на ярмарку, хотя бы просто для того, чтобы поглазеть, как продают и покупают другие. Вряд ли стоит уточнять, как много на ярмарке ели и пили.
12 июня там открывалась специальная ярмарка пергамента, куда ректор и школяры направлялись торжественным строем с возглавлявшими процессию жезлоносцами. Важно восседавший на муле ректор был облачен в мантию. Его кортеж походил одновременно и на крестный ход, и на фарандолу. Выставленные кожи внимательно рассматривались. Ректор в первую очередь отбирал пергаменты для дипломов, вручаемых студентам следующего выпуска. Потом школяры напивались, а учителя исчезали. И начинался всеобщий беспорядок.