Приходившиеся на 24 и 29 июня праздник Иоанна Крестителя и праздник святых Петра и Павла завершали список выходных дней первого летнего месяца, вероятно, являвшегося для парижан самым праздным из всех месяцев года. Рабочие дни в июне были длинные, но зато редкие.
Все менялось, как только заканчивались торжества «подвижного цикла». Щедростью на праздники следующий месяц не отличался: только святая Магдалина 22 июля и святой Герман, который отмечался 31-го. Последний летний месяц выглядел в этом отношении побогаче: день святого Петра отмечался 1 августа, святого Стефана — 3-го, святого Лаврентия — 10-го, 15 августа следовало Успение Пресвятой Богородицы, 24-го — день святого Варфоломея, 25-го — Людовика и, наконец, 29-го — день усекновения главы Иоанна Крестителя. В сентябре тоже что ни неделя, то праздник: 1-го — день святых Льва и Жиля, 8-го — Рождество Богородицы, 14-го — праздник Святого Креста, 21-го — святого Матфея, а 29-го — святого Михаила. Такой же ритм поддерживался и в октябре, где следовали друг за другом день святого Ремигия — 1 октября, святого Дионисия — 9 октября, святого Луки — 18-го и Симона и Иуды — 28-го.
За праздником Всех Святых и днем Поминовения Усопших 1 и 2 ноября следовал день святого Марсилия, отмечавшийся 3-го. Скульптурное изображение выпрямившегося во весь рост святого епископа, находящееся в простенке правого портала Собора Парижской Богоматери, и его лицо были хорошо знакомы школярам. Его день широко отмечался, хотя и не столь пышно, как день святого Мартина. Праздник последнего, приходившийся на 11 ноября, был для виноградарей и виноделов — а их в Париже и в округе насчитывалось немало — столь же важным событием, как 15 августа для хлеборобов, то есть завершением работ и началом получения заработанного. Вместе с приходившимися на 25 и 30 ноября праздниками святой Катерины и святого Андрея последний осенний месяц тоже удваивал количество выходных.
Ну а там уже не за горами было и Рождество. Говорить о нем начинали за четыре воскресенья, как только наступал Рождественский пост. Однако предвкушение и подготовка к Рождеству не мешали отметить между делом 6 декабря праздник святого Николая, 8-го — Введения во храм, и 21-го — святого Фомы.
Подобно всем большим праздникам, Рождество начиналось загодя, еще накануне. Тщетно пытались епископы напомнить, что «всенощное бдение» нужно для того, чтобы подготовить души к таинству, и что следует неукоснительно соблюдать пост. К празднику народ готовился, празднуя. На улицах устраивались игры, всюду слышались песни. Потом шли на ночную мессу, а зачастую также и на несколько дневных месс. Со временем рождественский ужин превратился в главное событие ночного торжества. В центре стола занимал свое почетное место жирный гусь, но при этом участники трапезы не пренебрегали ни кровяной колбасой, ни мясом зарезанной накануне свиньи. Толпы народа устремлялись на улицу Косонри.
В ожидании праздников Обрезания и Крещения на следующий день после Рождества отмечали день святого Стефана.
Так вот и получалось, что к пятидесяти двум воскресеньям прибавлялось еще приблизительно пятьдесят праздников, многие из которых народ принимался отмечать вечером предшествующего дня. По существу, все эти праздники, вплоть до самого незначительного, начинались накануне, когда монахи и каноники запевали «первую вечерню», а лавочники закрывали свои лавки раньше, чем обычно. Кроме того, из-за молитв деловая активность прекращалась задолго до наступления вечера в так называемые постные дни, а молились по этому случаю три дня кряду в каждое время года. Не следует забывать также и про три дня перед Вознесением, когда устраивались публичные молитвы о даровании богатого урожая.
Когда какой-нибудь праздник накладывался на другой, один из них по ритуалу и взаимной договоренности людей переносился на следующий день. Так, святого, чей праздник попадал на воскресенье, чествовали в понедельник. А праздник Иоанна Крестителя в 1451 году отмечали 25 июня по той лишь причине, что праздник Тела Господня попал тогда на 24-е.
Кроме того, в тех случаях, когда календарь это позволял, делали «перемычку». Выражения такого тогда еще не существовало, но явление, суть которого сводилась к тому, что в расположенный между двумя праздниками день тоже не работали, уже было. Когда в 1449 году парижане узнали об окончании раздора между папой и Базельским собором, объявленный день отдыха превратился в трехдневный праздник.
«В пятницу состоялось в Париже шествие в церковь Святого Виктора, и приняли в нем участие десять тысяч человек. И никто ничего не делал в Париже до воскресенья».
Однако это еще не все; существовали и другие, менее значительные праздники. Работу прекращали, дабы чествовать приходского святого, покровителя ремесла, покровителя религиозного братства. В университете французская нация устраивала праздник святого Гийома, пикардийская — святого Николая. Английская нация в течение долгого времени чествовала святого Эдмунда, а когда она по политическим соображениям преобразовалась в немецкую, стала тоже чествовать святого Николая. Нормандская нация довольствовалась чествованием Богоматери, чем выделялась среди других наций, но веселилась она при этом отнюдь не меньше остальных. Весь юридический факультет воспринимал как свой собственный и праздник святой Катерины, и оба праздника святого Николая. А факультет словесных наук, включая его немецкую нацию, в конце концов единодушно, в полном составе решил праздновать годовщину со дня рождения Робера де Сорбона.
Подобно всем остальным духовным заведениям, коллежи праздновали годовщину их создания либо годовщину смерти основателя, а иногда и то и другое. К этому списку добавлялись святые, почитаемые основателем, святые, чьими мощами располагал коллеж, святые, которых коллеж когда-нибудь в прошлом уже чествовал. Каждый коллеж, как, впрочем, и каждая богадельня, насчитывал по крайней мере дюжину праздников, не значившихся ни в церковном требнике, ни в составленном ратушей календаре, но при всем этом достойных того, чтобы во время празднования сотрясался весь квартал.
Рождения и похороны являлись поводами для семейных торжеств. Независимо от того, было ли торжество радостным или грустным, народ ел и пил как за здоровье живых, так и за благополучное спасение душ усопших. Крещения, бракосочетания, отпевания, семидневные, тридцатидневные, годовые заупокойные службы — все одинаково прочно было связано и с церковью и с таверной. Никому не пришло бы в голову осудить такое сочетание. Скорее наоборот, неодобрительно отнеслись бы к тому, кто свой траур не отметил бы достойной трапезой.
Каждый человек так или иначе принимал участие в торжественных церемониях. Семейная и общинная жизнь друг друга взаимно дополняли и создавали поводы для веселья, которые многие люди, вспоминая о своей работе, проклинали, но о которых всерьез никто не задумывался. Дальние родственники теряли целый день ради бракосочетания. Весь город устраивал праздник по случаю рождения ребенка у короля, назначения нового епископа, сообщения об очередной победе короля или о заключении какого-нибудь мира. А когда переговоры о мире приходилось возобновлять раз десять подряд и заключать друг за другом не менее пятнадцати перемирий, каждое из них служило поводом для торжественной церковной службы и для того, чтобы на целый день остановить работу. Естественно, когда умирал кто-либо из членов религиозного братства, на похороны собиралось все братство, а когда умирала жена адвоката или бывшего прокурора, в последний путь ее провожал весь Парламент. Получение кем-то докторской степени было равнозначно выходному дню для всего факультета — даже для Парламента, — причем школяры, не приглашенные виновником торжества на банкет, без труда находили кувшин вина и собеседников в тавернах. Тщетно пытались реформаторы — в 1423, 1436 и, наконец, в 1464 году — излечить университет от этой дорогостоящей и отнимающей время мании банкетов. Банкеты нравились всем: и тем, кто в них участвовал, и всем прочим.
Если принять во внимание, что они не пропускали ни одного торжества и добавляли к ним еще многие другие праздники, не фигурировавшие ни в каких требниках, но наполнявшие таверны народом — например, праздник дураков, осла, боба, простофиль, — то получается, что учителя и школяры работали самое большее сто пятьдесят дней в году. Вот что искупало те вставания ни свет ни заря, которые приходилось терпеть в будние дни.