В квартале, где располагались коллежи, где драки случались часто и у пострадавших, как правило, не было толстых кошельков, к помощи цирюльника прибегали часто. Однако цирюльник Фуке, подобно всем своим коллегам, хорошо знал исходившее из Шатле предписание: прежде чем делать перевязку, нужно спросить имя пострадавшего. Как зовут раненого? Вийон, понятное дело, вовсе не чувствовал себя ангелом безгрешным, каким потом пытался выглядеть в глазах людей короля, а потому придумал элементарную уловку, естественную в те времена, когда не было никаких удостоверений личности и вопрос об имени решался с помощью свидетелей. Он заявил, что его зовут Мишель Мутон. Имя же своего противника он назвал правильно: на следующий день Филиппа Сермуаза непременно бы арестовали и можно было бы посмеяться. А поскольку Мишель Мутон реально существовал, причем как раз в тот момент сидел в тюрьме, шутка получилась очень удачной.
Тем временем Сермуаз лежал в церковном дворе, вытянувшись во весь рост и сжимая в руке кинжал. Прохожие подняли его и отнесли в один из ближайших домов. Туда тоже позвали цирюльника, который наложил повязку.
К утру состояние священника сильно ухудшилось. Рана в животе и травма головы оказались столь серьезными, что, когда его решили перенести в больницу, он уже дышал на ладан. Там, в больнице, он и скончался в субботу, то есть менее чем через два дня, «по случаю названных ударов и из-за отсутствия хорошего ухода и из-за всего прочего».
С того момента магистру Франсуа де Монкорбье, чья совесть была отнюдь не столь чиста, как он пытался изобразить, следовало вести себя очень осторожно. Сермуазу наверняка было в чем его упрекнуть. Спор из-за женщины? Карточный долг? Кража? Что-то было неладно, а ведь у Сермуаза были еще и друзья. Поскольку добиться оправдания, утверждая, что речь шла о законной самообороне, было бы нелегко, особенно если учесть, что, назвав чужое имя, он тем самым навлек на себя подозрения, Вийон решил прибегнуть к единственному казавшемуся надежным средству избежать наказания — покинуть Париж.
Ушел он, скорее всего, недалеко. А семь месяцев спустя вернулся. Один из проживавших в Бур-ла-Рене цирюльников, которому профессия досталась по наследству, заслужил расположение Вийона, приютив у себя беглеца. Поэт вспоминал потом, как хорошо ему жилось у этого Перро Жирара.
У Перро Жирара Вийон, по его словам, не скучал. Однако, даже если он никогда не встречал Югетгу дю Амель, раблезианского типа аббатису «Пурраса», как тогда фамильярно называли женский монастырь Пор-Руаяль, сам факт, что он как бы привлекал ее в свидетели своего времяпровождения в Бур-ла-Рене, говорит о том, что оно вряд ли было чрезмерно добродетельным.
Аббатисой Югетта дю Амель, женщина не слишком праведного поведения — позднее стало известно, что в момент избрания аббатисой она уже не была девственницей, — сделалась всего за несколько месяцев до описываемых здесь событий, причем монахинь под ее началом после только что закончившейся Столетней войны, в результате которой поля оказались опустошенными, а деревни и монастыри разграбленными, было совсем немного. Первое время в монастыре кроме нее жила только одна послушница. Потом Югетта дю Амель обратила еще четырех или пятерых монахинь, благодаря чему в Пор-Ру-аяле началась кое-какая деятельность.
Скоро стало известно, что прокурор аббатства, парижский стряпчий по имени Бод Ле Мэтр, ездил в Пор-Руаяль не только затем, чтобы навестить свою племянницу, но и чтобы приятно провести время. Короче говоря, он спал с аббатисой. В свою очередь аббатиса навещала его в Париже, когда на равнинах снова стало неспокойно и монахини, подобно всем остальным, стремились укрыться за крепостными стенами.
И он одалживал ей свою постель, а она ему — свою.
Однажды Бод Ле Мэтр приехал в Пор-Руаяль вместе со своим кузеном, магистром словесных наук, молодым человеком приблизительно того же возраста, что и Франсуа де Монкорбье. Устроили купания. Аббатиса приказала приготовить вторую ванну и хотела заставить одну юную монахиню по имени Алипсон искупаться голой вместе со студентом. Алипсон отказалась. Тогда ее бросили в корыто одетой, не дав времени даже снять обувь. И той пришлось раздеться. Нетрудно догадаться, как завершился для нее день.
Деньги идут к деньгам, а слава к славе. Если в округе устраивалась какая-нибудь непристойная вечеринка, то всегда находились люди, утверждавшие, что видели на ней аббатису Пурраса, то при маскараде, а то и без оного. Она действительно частенько бывала на подобных мероприятиях, как, впрочем, и на всех кутежах. Заканчивались ее ночи в постели с мужчинами. Как-то раз она неплохо провела время в компании солдат, но потом те сочинили про нее песенку. Аббатиса отыгралась на том, кто считался автором куплетов: его сурово поколотили, и он умер от ран.
Скандальная история длилась лет пятнадцать. Закончилась она тогда, когда Югетта скрылась вместе с одним из своих любовников, казной и архивом аббатства…
Представ перед Парламентом, она нашла себе оправдание: в Пор-Руаяле было всего две комнаты. Аббатисе и монахиням не оставалось ничего другого, как делить помещение с прокурором…
Чтобы поминать имя аббатисы, вовсе не обязательно было состоять у нее в любовниках. В квартале бернардинцев, где проживал Бод Ле Мэтр, ее имя служило синонимом разврата. В конце концов ведь это именно два бернардинца впервые поведали миру об удивительных посетительницах магистра Бода и о связанных с их посещениями обстоятельствах. И все же упоминание об аббатисе Пурраса бросает кое-какой свет на веселое и, очевидно, не дорого стоившее убийце священника Сермуаза времяпровождение. Вийон, который в начале 1456 года благодаря королевскому помилованию возвратился в Париж, уже не был прежним добродушным магистром словесных наук, наслаждавшимся вечерней прохладой на исходе праздника Тела Господня. Он приобрел привычки, отличные от привычек магистра Гийома де Вийона. Раньше он был студентом, хоть и плохим. А тут стал сорвиголовой.
Дабы не оказаться арестованным на следующий день после праздника Тела Господня, он скрылся. Однако избежать немедленного заключения в тюрьму было даже не полдела: предстояло еще подумать о том, как вернуться и жить дальше. Время отнюдь не отводило угрозу наказания, и мэтр Франсуа, возвращаясь, рисковал получить либо виселицу, либо увечья.
К счастью, правители давным-давно поняли, что общественный порядок ничего не выигрывает от увеличения количества бродяг, оторванных от нормальной жизни страхом перед наказанием и вынужденных поддерживать свое существование теми или иными способами, из которых самым доступным было воровство. В тех случаях, когда виновный не был рецидивистом, а преступление выглядело случайным, помилование давало возможность вернуться к привычной и нормальной жизни.
Итак, после того праздника Тела Господня прошло шесть месяцев. Возможно, Вийон действительно жил в Бур-ла-Рене. Весьма маловероятно, чтобы он покидал парижские окрестности, и то путешествие в Мулен, о котором столь много говорилось, пожалуй, следует считать всего лишь смелой гипотезой. В «Послании», направленном им в 1461 году герцогу Бурбонскому, дабы испросить у него какой-нибудь «заём», поэт упоминает его первое даяние в размере шести экю. Можно увидеть в этом намек на какое-то состоявшееся раньше посещение провинции Бурбонне. Однако с таким же успехом можно предположить, что щедрость была проявлена герцогом в Париже, куда принцы вроде Бурбона приезжали по нескольку раз в год.