В разгар войны город переполняли беженцы, которых загоняла внутрь более или менее защищенного крепостными стенами пространства опасность жить в сельской местности, прочесываемой солдатами и ландскнехтами из обоих лагерей. Парижанин 1430-х годов — а Вийон родился в 1431-м, в год смерти Жанны д’Арк, — это виноградарь из Сюрена, земледелец из Бур-ла-Рена, дровосек из Сен-Клу, садовник из Исси. Едва ситуация улучшалась, как они вновь возвращались к себе на родину.
В ту пору, когда Франсуа де Монкорбье стал посещать школы Факультета словесных наук, Париж начал оправляться от потрясений, в нем появились вакантные места. Скорее не мест стало больше, а места. Каждый второй дом пустовал. Так что жилье обходилось недорого, а торговля рабочими местами осуществлялась на той самой Гревской плошади. что вытянулась вдоль винного порта, выполняя одновременно функции и биржи труда и ярмарки новостей. Город залечивал раны и старался забыть недавнее прошлое. Когда 12 ноября 1437 года состоялся торжественный въезд в Париж короля Карла VII, никто уже не вспоминал ни о власти бургундцев, ни о том, что еще год назад Ришмон вступил в город без единого выстрела: Карл Победитель заключил с Бургундией мир, а раз так, зачем задавать бесполезные вопросы? Те, кто возвращался из Буржа, Тура, Пуатье, смешивались с теми, кто остался в Париже, кто служил там Бедфорду. Знати вдруг оказалось слишком много, и лишь со временем она словно бы улетучилась. Париж и Пуатье объединились в Парламенте, Париж и Бурж — в счетной палате. Адвокаты, прокуроры, стряпчие и все остальное судейское сословие — равно как священники, каноники и школьные учителя — привыкали к новым для них условиям конкуренции. В Сорбонне богословы из Пуатье и бургундского Парижа ловко управлялись с одними и теми же силлогизмами, а судьи Жанны д’Арк начинали страдать забывчивостью. Не нужно, однако, заблуждаться: предусмотрительные люди заранее приняли меры предосторожности. Так, парижский капитул оставил свободным кресло декана, заседавшего еще совсем недавно в королевском совете Буржа, да жалованье, положенное за исполнение этой должности, было деликатно сохранено.
Ведь борьба за влияние в политике происходила между людьми, принадлежавшими к одному и тому же миру, где хорошие манеры свидетельствовали о том, что долг красен платежом. Поначалу возвращение шло не очень активно, но двадцать лет спустя, в период с 1436 по 1440 год, гармоничное слияние закончилось и ряды парижской знати оказались полностью восстановлены. Арно де Марль, ставший членом Парламента в 1413 году, в эпоху антикабошьенской реакции, занял то же самое председательское кресло, которое, как все прекрасно помнили, занимал в свое время его отец, адвокат при Карле V и канцлер при Карле VI. Все возвращалось на круги своя.
Ну а рядом с возвращавшимися были еще и те, кто выжил, оставаясь в городе. Не слишком высовывая нос, они делали свои дела. Кричали за одного, потом за другого. Больше всего кричали «Да здравствует мир!», что в одних случаях свидетельствовало о наличии у них политической программы, в других — о полном ее отсутствии…
Это был мир мелких бакалейщиков и торговцев средней руки. Очень многие мужчины и женщины вынуждены были покинуть город, спасаясь от безработицы. Из шестидесяти торговцев вином, имевших раньше лавки на Гревской площади, в обескровленном и осажденном Париже 1430 года осталось только тридцать четыре. Мелкая буржуазия порта и разбросанных по прилегающим к нему улицам лавочек подверглась суровому отбору. Чем меньше было работы, тем меньше людей; оставшиеся все же работали, но кое-как.
Правда, в 1445–1450 годы они первыми оказались на месте, чтобы воспользоваться плодами возрождения деловой активности. И как тут было не заметить среди этих парижских парижан представителей старинной столичной буржуазии, внуков и правнуков именитых, почти легендарных граждан, живших при Филиппе Августе и при Филиппе Красивом? Среди них, например, семьи Брак и Бюси, служба которых трону еще в эпоху первых королей династии Валуа привела их в ряды нового дворянства: когда в 1441 году Жермен Брак стал членом Парламента, он был уже владельцем лена и считался в городе очень знатной особой. Не исчезли из употребления и многие фамилии крупных буржуа, хорошо известные в XIV веке среди финансистов: в ратуше Жансьен и Эпернон по-прежнему сохраняли бразды правления административной машиной, которая в свою очередь регулировала экономическую жизнь. Иные утратили былой вес и пополнили ряды мелкой знати на уровне кварталов, цехов, превратились в скромных статистов обыденной парижской жизни. Они стали десятниками, членами суда. Без их присутствия не обходился ни один из тех еженедельных праздников, где соревновались в стрельбе из лука и арбалета. Они возглавляли торжественные шествия своих гильдий, а во время сходов принимали достойное участие в спорах церковного старосты с кюре.
Эти истые парижане были теперь не на самом виду и все же по-прежнему пользовались некоторым влиянием. Совершенно естественно, что именно на их долю выпала организация сопротивления новичкам, которое выражалось в преграждении доступа в цехи и гильдии и имело целью наиболее эффективную защиту интересов местной буржуазии. Следствием этого защитного инстинкта старожилов, присваивавших себе Париж, стала еще более строгая регламентация — весьма вредная для экономического развития города, — создававшая почти непреодолимые барьеры на пути иногородних рабочих и торговцев.
Бдительность была поставлена во главу угла. Кристоф Пайяр, который считал себя вполне вписавшимся в узкий круг истинных парижан, ведь был он королевским казначеем, получил в этом смысле жестокий урок после избрания его старшиной в 1464 году. Ему пришлось сознаться, что родился он в Осере, а затем отойти от дел.
Более счастливая судьба оказалась у менялы Жана Ле Риша, которому в 1452 году удалось каким-то образом убедить окружающих, что хоть родом он из Бур-ла-Рена, от бремени его мать разрешилась в Париже.
Все это изысканное общество, противостоявшее нашествию «чужеземцев» — так называли здесь иногородних, будь они даже из Медона, — совершенно забывало, что сам Жан Жувенель, благодаря которому Париж постепенно обрел свои свободу, политическое достоинство и экономический потенциал, прибыл в Париж еще во времена молодости Карла VI из Труа, надеясь заработать здесь состояние, соответствующее его адвокатскому таланту.
А кроме того, были еще чужаки. Вот для них-то Париж как раз и представлялся городом «близ Понтуаза». После того как перемирие в Туре дало стране временный, но скорый мир, война пошла на убыль. Ее можно было считать законченной, когда 10 ноября 1449 года Валуа торжественно вступил в Руан. В Нормандии победа была одержана в 1453 году. Тут уже пришло время опять заняться делами, и люди стали ими заниматься. Многие сочли, что наступила пора отправиться в Париж и занять остававшиеся вакантными места. Знати в государственных учреждениях после возвращения верных слуг Карла VII оказалось больше чем достаточно, а вот каменщиков в городе, где из-за отсутствия ремонта разрушилось столько домов, портных, бакалейщиков, менял явно не хватало. Так что нужно было торопиться, чтобы занять свободные места до прибытия новых претендентов. А это в свою очередь создавало новые вакансии: лакеев, горничных, подмастерьев. Нанимали в харчевнях и домах призрения, на рынке в Шампо, в порту около Гревской площади, в Сен-Жерменской школе.
Согласно изданному в 1443 году указу, Карл УН полностью освобождал на три года от налогов любого, кто приезжал на жительство в Париж. Ничего удивительного, что цены на жилье быстро подскочили. Между 1444 и 1450 годами они по номинальной стоимости возросли вдвое, а по покупательной способности денег — в пять раз. Выиграли те, кому удалось сохранить собственное жилье или же своевременно заключить контракт на аренду.