— Ага, держи карман шире. Если б не батя да братья девчонки, хрен бы Кобинэ оставила тебе ее на потеху, — выпустив кольцо дыма, всё так же основательно отвечал собеседник, одеяние которого больше напоминало подогнанную по фигуре, пусть и сейчас несколько растрепанную, одежду в стиле милитари. Ну так, как тут это понимают, то есть почти всё то же самое что и у Хромого, но чуть более просторное и не столь пестрых цветов. Да и на голове — не котелок, а картуз, на ногах — не штиблеты, а сапоги. Ну и трость — словно не для форса, а будто бы по медицинским соображениям. Ветеран, как он есть.
— А что, правда старый сержант тут кровавую баню учинил? Скольких пришлых укокошили? — вдруг встрепенулся молодой бандит, отхлебнув из тыквенной фляги чего-то явно горючего.
— Я видел пятерых. И то — это уже после второго штурма. А при первом — так вроде полный десяток они тут покромсали. Магию-то не сильно применишь. Кому нужны развалины лесопилки? Оттого и осатанела Кобинэ, что вынуждена была три склада с готовыми дорогими досками пожечь, когда выкуривали тех двух старых псов войны и тройку их юных щенят, сумевших знатно так истрепать залетных волчар, — чуть изменив позу отвечал седой бандит, в голосе которого слышалось немалое уважение к павшим защитникам.
— Ну да, ну да. Понятно теперь, чего это рыцарька пришлых так обозлилась, — впечатленно покивал гривой молодой, но припомнив о чем-то, расплылся в гадкой улыбочке и обратился к старому. — Ты как? Пойдешь чресла потешить, пока девка еще шевелится?
— Потом, — вяло отмахнулся дымящий трубкой Жженый. — Натрудился уж. Я ведь не молодой кобель как ты. Мне без подготовки никак.
— Тьху ты, — скривился как от лимона Хромой. — Опять резать и колоть ее станешь, чтоб визжала задорнее, старый ты урод?
— Поживи с мое, насмотришься как эти сучки огнем жгут нашего брата, так и не такое с ними творить начнешь, — явив на лицо неожиданно жесткое выражение лица, ответил собеседник, потерев уродливый ожог на пол лица.
— Не-еэ-э, Жженый, я воевать за этих не собираюсь. Я в лихие людишки не для того пошел, — шумно возразил молодой.
— А сейчас ты что делаешь, дурень? — насмешливо сверкнув глазами и пустив дым прям в лицо собеседнику, выдал старый. — Тебя ж тут пахан поставил как охрану по договоренности с пришлыми, пока они не подтянут еще сил. Это если вообще подтянут, и не придется тут вечно куковать. А сунься сейчас сюда Чернохолмские отбивать своё имущество, то спалят тебя, как пить дать! Это в лучшем случае, и если не прознают про твои забавы с дочкой их человека.
— Так сбегу. Делов то! — лихо и опять шумно бодрился молодой. А затем, сузив глаза, начал распаляться. — А ты, значит, не боишься прошлых хозяев? Тебя то они тоже не пожалеют, когда вернутся.
— Я свое уже отбоялся, — закаменев лицом, не повышая голоса отвечал старик. — И когда под Краснодо́лом горел, и при Синей горе едва кровью не стек от трех ударов протазаном, да и под Большелу́гом кровью врага омылся весь. Так что: сегодня, завтра — плевать.
— Странный ты, — сдал назад Хромой. — Зачем тогда под Вепря пошел? Да еще и в бригаду Резкого? Не жилось тебе спокойно в отставке?
— Сплю плохо.
— Чё? — подавился новой порцией из фляги и, закашлявшись, уточнил. — Причем тут?
— Если бабу какую не прирежу, то кошмары мучают, — начал, преображаясь на глазах, сверкать нездоровым блеском в глазах Жженый. — А тут — раз в неделю гарантировано кому-то кровь пустить можно. Бывает и бабе(оскалившись). А уж когда Резкий на потеху отдает провинившуюся какую, тут уж я готов расстара...
Беседу у костра прервал, выйдя из кустов, какой-то невысокий рыжеватый мужчина с бородой и в странной неприметной одежде. Но, несмотря на всю с виду несерьезность своего облика, при взгляде на него где-то глубоко просыпался иррациональный ужас и острое желание сдаться, чтоб хотя бы уж умереть поскорее. Подойдя к напрягшимся бандитам, он спросил своим забавным, но заставляющим стынуть кровь в жилах голосом: