Затем перешли к делу. Дядя велел ему произносить разные звуки и повторять вслед за ним слова. Сам он так ужасно кривил губы, что даже смешно делалось, но кое-что повторить было довольно трудно. Мальчик стал уже терять терпение. Чего они занимаются всякой ерундой, а главного не спрашивают? Сами напрасно теряют время и еще недовольно усмехаются. Но тут тетя что-то написала на бумажке и велела мальчику прочитать. Наконец-то, подумал мальчик, пробил его час! Внутри у него все ликовало. Но ради вежливости надо было хоть взглянуть на бумажку, прежде чем победно выкликнуть «францэзиш», которое прозвучит, как боевой клич. Он открыл рот, да так и остался с открытым ртом. Сказать, что это был неприятный сюрприз, значило бы ничего не сказать. На бумажке, которую держала перед его носом тетя, было, естественно, написано совсем не то, что написала в кафе мамина подруга.
И тут он окончательно погорел. Погорел окончательно, хотя и было ему всего шесть с половиной лет. Он не мог вспомнить ни одной буквы, несмотря на то, что в принципе умел читать еще год назад. От него требовали чего-то такого, к чему он совершенно не был готов. Кэтлин не пришла вместе с ним на экзамен. Он почувствовал себя несчастным. Хотя в душе понимал, что все намного хуже. Он представил себе, как дети из их дома во главе с Кэтлин дразнят его, провалившегося, скачут, как воробьи, и верещат: «Францэзиш! Францэзиш!» Как мама и папа стыдятся из-за него идти на работу, папе придется сменить фамилию и, как знать, вдруг они вообще должны будут переехать в город Валка, в Латвию. Это так далеко! И он снова открыл рот.
Когда они вышли на улицу, погода переменилась.
— Ну как? — спросила мама.
— Почем я знаю, — ответил мальчик и отвернулся.
Ведь туда придется еще два раза идти. Сильный ветер надувал брюки. И хотя июнь был в разгаре, мальчик понимал, что и в этом году наступит, осень. Не миновать дождей, цветов, голых деревьев и громыхающего салютом октябрьского парада, не обойтись без упакованной в полиэтиленовые мешки и пересыпанной нафталином зимней одежды. Ветер задувал под воротник рубашки. Ветер гнал через дорогу скомканную газету. Газета была похожа на черно-белую собачонку. На пятнистого щенка. У одного его друга, который переехал в другой город, была такая собака. Шерсть у нее свисала до самой земли, не понять, где перед, где зад, пока она не побежит. Наверно, она плохо видела из-за длинной шерсти. И когда однажды перебегала дорогу, то попала под машину.
Когда они, миновав Вечный огонь, проходили мимо магазина, мальчик заметил двух людей, которые поджидали третьего. Мужчина в обтрепанных штанах, сам очень худой, с длинными темными волосами и белым носом. Женщина средних лет была в юбке, из-под платка вылезали прямые волосы неопределенного цвета. Ни у него, ни у нее не было фотоаппарата. Мужчина держал в руке старый портфель, у женщины была авоська. Мальчик подошел к ним и сказал:
— Францэзиш!
