Так вот, наступило утро. По утрам папа брился, а мама красилась. Папе не нравилось, что мама красится, ведь она не девушка. Он посмеивался над мамой, порой же незаметно становился в дверях — на ногах шаровары пузырятся, сам совершенно бесцветный и с интересом следил, как мама перед зеркалом наводит на себя красоту, что-то выдавливает из тюбиков, брызгает из бутылочек, наносит легкой пуховкой пудру на шею и щеки.
Этим утром, не отрывая помады от губ, мама велела:
— С сегодняшнего дня будешь упражняться в произношении. Вечером мы станем тебя проверять — есть прогресс или нет.
— А как это слово произносится? — спросил мальчик.
Мама минуту-другую изучала слово, а потом сказала, что точно не знает, забыла, она даже не помнит, в каком классе его проходили. Пусть Райнер-Грегор пойдет к папе и у него спросит, он-то наверняка знает.
Папа как раз брился, электробритва жужжала у самого его уха, мальчик знал, что в это время папа глух и нем. К счастью, отец в зеркало заметил, что мальчику что-то надо, и жестом велел ему подождать. Он побрызгал в лицо одеколоном, затем нагнулся к написанному на листке слову, долго изучал его и наконец промямлил:
— Это… произносится… ну… Видишь ли, я не совсем уверен, ты пойди у мамы спроси, она больше меня училась.
Тем дело и кончилось — было уже полвосьмого, и мама с папой спешили на работу. Таким образом, беззаботное солнечное детство мальчика продлилось еще на один день.
Папа с мамой вернулись с работы не в духе, об утреннем разговоре никто не вспомнил. Счел за лучшее промолчать и мальчик. Вечером, уже засыпая, он услышал, как в соседней комнате родители держат совет: где узнать произношение проклятого слова.
— Я спрашивал Рут и Оскара, они не знают, — сокрушался отец. — А ведь Оскар без конца участвует во всяких викторинах.
— Ильма и Анжела тоже не знают, — раздраженно сказала мама. — Хоть у Анжелы за границей тетка живет, помнишь, китайский шелк ей присылала, а Ильма — профсоюзная активистка.
— Как бы там ни было, но узнать произношение необходимо.
— Иначе на экзамен и соваться не стоит, неправильно произнесенное слово — то же, что ваза без цветов, — решила мама.
— Или все равно что автомобиль без бензина, — мудро заметил папа.
Мама вспомнила, что над ними, тремя этажами выше, в шестьдесят четвертой квартире живет бывший учитель.
— Надо бы ребенка к нему отправить, как-никак старая школа, говорят, они лучше знают языки, чем нынешние, — предположила мама.
— Неудобно, — засомневался папа. — Вдруг окажется болтун, еще на весь дом раззвонит. И все узнают волшебное слово и тоже пошлют своих детей на экзамен. И наше тайное оружие утратит свой смысл. Если уж за что-то браться, так наверняка.
— У тебя есть другие предложения? — спросила мама.
Папа промолчал.
— Еще неизвестно, что он за это спросит, — продолжала мама. — Сколько это в наши дни может стоить?
Папа не знал.
— Водопроводчику ты сколько дал? — спросила мама.
Папа ответил, что пятерку.
— И этот меньше не возьмет, — решила мама.
— Ну что ты, — усомнился папа. — За одно слово и гривенника хватит.
Мама возразила, что в наши дни за так ничего не делается.
Тот, кого считали учителем, был мужчина лет пятидесяти, но выглядел много старше. Он долго болел, соседи его не видели целый год. Одни утверждали, будто он уже умер, другие, что куда-то переехал. А на самом деле его просто разбил паралич, и он вообще не выходил. Лишь весной начал потихоньку передвигаться. Ходил с палкой, очень медленно, мелкими шажками, в надвинутой на глаза шляпе. Когда мальчик, обогнав его у своего дома, добегал до универсама, выстаивал долгую очередь за корзинкой и очередь поменьше в кассу и уже бежал назад, учитель только добирался до входа в магазин. Лицо у него вечно было недовольное, он разгонял палкой голубей и сердито ворчал что-то, если на дороге шумели дети. Оно и понятно: как не выйти из себя, когда так медленно передвигаешься. Подумать только — сходить за хлебом насущным — все равно что полжизни прожить!