Сама Катя выдвинула одно-единственное пожелание к проведению празднества: она хотела быть в этот «великий день» вместе с бра-том-близнецом, но категорически отклонила его предложение отметить их общий юбилей вместе с оставшимися в живых родными «на баварской земле». Если уж кому-то хочется ее чествовать, то только там, где она решилась провести остаток своей жизни: «дома», в Цюрихе. И здесь «торжественный день» был отмечен «на славу», как об этом сообщили Иде Херц. «Все началось с самого утра. Приехавшие дочери — были все три и еще Голо — соорудили роскошную конструкцию, затем в превосходном исполнении нескольких артистов симфонического оркестра прозвучала „Утренняя серенада“ в аранжировке нашего швейцарского друга Рихарда Швейцера».
Не обошлось, естественно, и без праздничного спектакля в стихах, сочиненного Эрикой, который разыграли четверо «прелестно наряженных» внуков. (В автобиографическом романе «Профессор Парсифаль» Фридо Манн мастерски живописал это действо.) Ко времени ланча подъехали оба брата, «союбиляр и Хайнц, с супругами и детьми, и очень милые теща и тесть Михаэля», а вечером швейцарские друзья пригласили всех на праздничный ужин в «Эдем ам Зее», где «прозвучало столько прекрасных речей, но самым волнующим был спич моего мужа».
Несмотря на весь скепсис, торжество принесло и положительные эмоции, даже вопреки возникшим у Кати опасениям, что ей никогда не справиться с изъявлениями благодарности великому множеству тех, кто прислал ей «письма, телеграммы и цветы»: «меня чересчур много поздравляли».
Она поспешила с ответными письмами, благодаря тех, кто не забыл о ее юбилее, потому что, как всегда, ее ожидали более неотложные дела: дом! Дом, способствовавший новому созидательному творчеству. Дом, который Катя и Эрика искали, не щадя своих сил. Дом на манер калифорнийского. Три долгих месяца ушли на поиски такового, и все-таки они нашли: расположенный высоко над озером, с видом на водный простор, кругом холмы и сады, неподалеку от города, между лесными массивами и city, да к тому же там некогда проживал Конрад Фердинанд Мейер[176]. Кильхберг на Цюрихском озере, Альтеландштрассе, 39. Покупка была оформлена 28 января 1954 года — «великий день». Томас Манн утверждал: «Дата, вне всяких сомнений, достойная упоминания в этих мемуарах, начатых в 1933 году. Я верю, что это самое правильное и разумное».
В Чистый Четверг 1954 года в сопровождении Эрики Катя и Томас Манн впервые вместе обошли последнее в их жизни жилище, виллу в Кильхберге. «Соединение моего кабинета с библиотекой — великолепная идея. […] У меня опять, как и в Калифорнии, собственная ванная комната. И очень отрадно, что до и после еды я могу, как и прежде, удобно расположиться на своей софе, приехавшей вслед за нами из П. П. [Пасифик Пэлисейдз]», — гласит запись, сделанная непосредственно после переезда — 15 апреля 1954 года.
Поначалу все шло хорошо; он снова возобновил работу над «Крулем», «устроившись, как и прежде, в углу софы». Дом очень уютный, вид из окна прекрасный, местечко более цивилизованное, по сравнению с Эрленбахом. Катя могла теперь успокоиться и наслаждалась визитами своих старинных друзей: «Вечером Молли и Аллан Шенстоун, — записал 16 июля 1954 года в дневнике Томас Манн. — Для Кати это „dreamlike visit“[177]», о котором она вспоминала с большой теплотой. В своем письме подруге она еще раз призналась ей, как много значат для нее всякие мелочи, напоминающие о проведенном вместе времени. «The little silver disk you once gave me in Princeton, is always on my desk, and I’m wearing your shawl every day»[178].
Как жаль, что нам очень мало известно о Кате в последний год жизни Томаса Манна, когда вскоре после переезда в новый дом на смену снизошедшего на него вдохновения, завидного всплеска энергии и радости труда пришла апатия, и Кате оставалось лишь наблюдать за тем, как силы оставляли его. «Ничего не получается. Даже не стану браться за доклад».
Доклад! Этот доклад о Шиллере становился все больше и больше, под его знаком началась совместная жизнь Кати и Томаса Манн в 1905 году! «Тяжелый час» — отчет художника о совершенной работе, успешности которой, как ему казалось, угрожают «семейные обывательские путы». Потом, в течение целого полувека, — опровержение этого тезиса благодаря жизни рядом с Катей Прингсхайм. И напоследок еще раз обращение к любимому образу — но с каким трудом ему это давалось, с какими мучительными раздумьями и болезненной зависимостью от советов помощников и «ghostwriters»[179], к которым он не причислял Катю, — Томас Манн прислушивался к мнению Эрики и Голо. «Моя ничтожность, — писала Катя, — не позволяет мне осмелиться высказать какие-то мысли, я лишь способна писать любезные и льстивые отписки навязчивым корреспондентам».
176
Мейер Конрад Фердинанд (1825–1898) швейцарский писатель, один их тех, благодаря кому литература Швейцарии впервые вышла за национальные границы.
178
«Маленькая серебряная тарелочка, которую ты подарила мне как-то раз в Принстоне, всегда стоит на моем столике, а твою шаль я ношу каждый день». (
179
«Скрытых фактических авторов» (