любви благодатной.
Нет, сплошное восторженное упоение не для Томаса Манна. Он должен сдерживать себя, если хочет остаться на своем уровне. И все-таки его любимицы, старшая и младшая дочери, пленили его сердце на вечные времена.
Малышка, которую он боготворил и холил и лелеял, воспета им на каждой странице его дневников; он подробно и с любовью описывает любой крошечный шажок своей Элизабет. Долгие годы она будет оставаться для отца средоточием его домашних интересов. Он воспринимал развитие ребенка, что доказывают его дневниковые записи, весьма драматично: ничем не омраченное счастье сменялось почти невыносимым страданием. «Малютке перевязали ушко. […] Она упала и кричала так, что у меня разрывалось сердце». Но мать реалистически смотрела на происходящее. Ей лучше, чем кому-либо, были известны все проявления детского поведения. «К. считает, что малышка действительно может испытывать сильные боли, но через несколько минут она уже опять смеется, и боли как не бывало». Однако такое объяснение не могло убедить сострадательного папашу. Уже один вид «маленького, невинного, ничего не понимающего существа и то, как малютка лежит с компрессом на головке», пробуждал в отце чувство вины, и тогда в нем оживали все страхи и ужасы жизни. «Этот невнятный лепет, мольба и жалобные стоны свидетельствуют о безмерном страдании, и мне становится не по себе. Если производишь на свет детей, постарайся оградить их от страданий, объективных страданий, которых ты сам не ощущаешь, а только видишь и оттого чувствуешь свою вину».
Любимое дитя — последнее по желанию родителя. Но, очевидно, в семье суждено было появиться и третьей парочке. Спустя год после рождения Элизабет семью ожидало новое пополнение — сын Михаэль; с самого начала беременность осложнялась многочисленными сомнениями и драматическими знамениями. «Катя была у Фальтина по поводу ее состояния. Он отрицал беременность вопреки всем явным признакам. Более чем странно». Выказанный докторами скептицизм, с каким они вопреки всем ощущениям матери по-прежнему «отрицали» беременность, вовсе не облегчал и без того напряженную жизнь Кати, которая в последние военные месяцы чувствовала физическую и психологическую усталость. Она желала ребенка. «Вызывало бы большую тревогу, если бы [вместо докторов] заблуждалась она», — писал в своем дневнике Томас Манн. И когда в конце сентября даже «изложенное письменно мнение врачей о необходимости прервать беременность» не сломило Катиного «физического и морального сопротивления» подобному вмешательству, муж с уважением отнесся к ее желанию. «Пятеро или шестеро, разница невелика. […] Если Катино здоровье позволяет, я, собственно, ничего не имею против, вот только Лиза (ведь в определенном смысле это мой первый ребенок) пострадает от этого и получит меньше».
Видимо, обстоятельства того времени не позволили Кате рожать в клинике. В Мюнхене происходили революционные события. «Везде сплошной хаос!» Никто не был уверен, удастся ли вообще в нужный час выйти из дому. Итак, было решено рожать дома; быть может, не самое лучшее решение, как это показали роды, пришедшиеся на второй день Пасхи, 21 апреля 1919 года. Поначалу все шло отлично. Около шести утра по раздававшимся над его комнатой шагам отец семейства понял, «что роды начались», но зная, что от него все равно не будет никакой пользы, снова улегся в постель. Он поднялся в семь, поскольку считалось, что на рождение ребенка достаточно часа. Однако неожиданно возникли осложнения, пришлось прибегнуть к щипцам, на что доктор Амман, очевидно, не рассчитывал. Во всяком случае, он вызвал ассистента и заодно велел привезти соответствующие инструменты — слава богу, никакая революционная сумятица не помешала этому делу.