Эрика же, особенно вначале, зачастую соглашалась с планами матери: дочь, по ее мнению, завершив учебу в общеобразовательной школе для девочек из высших кругов, должна была перейти в гимназию имени Королевы Луизы, по окончании которой девочки могли держать экзамен на аттестат зрелости, что прежде, на рубеже веков, было почти немыслимым, и поэтому Кате Прингсхайм пришлось брать частные уроки; теперь же такая гимназия имелась и в Мюнхене. Вскоре, правда, выяснилось, что знаний, полученных в частной школе для девочек, очевидно, будет недостаточно для поступления в гимназию. Во всяком случае, в феврале 1920 года Катя Манн сообщала своему мужу, отдыхавшему в Фельдафинге, что она «опять» — стало быть, уже не в первый раз — была «в гимназии» и, к сожалению, пока без особого успеха.
«Старый и бездушный директор» выходил «за рамки общепринятого», был неприятен и вел себя, «как комедиант». «Тут не возымели действия ни ссылки на титанов духа, ни упоминания об именитых дедах — тайных советниках, он просто тупо настаивал на том, что необходимо нанять для нее педагогов из гимназии и как следует проработать всю школьную программу, что ужасно досадно не только из-за денег, но и из-за бытующего там стиля жизни вдовствующих баронесс».
Мы не знаем, как в семье восприняли столь непочтительное отношение к привилегиям знатных особ; очевидно, на директора не произвели никакого впечатления большие претензии какой-то там фрау Манн, и тем более упоминания некого тайного советника Альфреда вкупе с титаном духа Томасом, на которых она ссылалась. Нам известно лишь, что вскоре после этого визита Катя захворала гриппом и никак не могла оправиться после болезни, несмотря на отдых в мае-июне в горах, в Альгойе, поэтому заведовать хозяйством доверили энергичной пятнадцатилетней дочери Эрике. А это значило — во всяком случае, так считала мать, — что обязанности по дому окажутся важнее школьных занятий. А тут еще выяснилось, что преподаватели элитной школы для девочек тоже не пожелали согласиться с особым статусом семьи Томаса Манна. Они наотрез отказались разрешить Эрике Манн посещать осенью 1920 года занятия лишь по интересующим ее предметам. Времена действительно изменились, это были вынуждены признать и обе дамы из рода Прингсхаймов, постоянно сетовавшие — порой с долей иронии — на утерю привилегий.
«Бедная Катя!» Она отчетливее представляла себе последствия таких процессов, нежели Томас Манн, с которым она делилась своими заботами полулежа в шезлонге. «Стало быть, Эрика не будет больше учиться в школе. По моему мнению, проректор — непроходимый тупица, настоящий осел, что отказался от каких-либо переговоров; правда, при нынешней ситуации, видимо, ничего и предпринять-то было нельзя, а то, что полная занятость в школе никак не сочетается с домашней загруженностью, […]тоже ясно. Естественно, мне это не очень нравится, я всегда боюсь, что она немного опустится, а в ее возрасте сие вовсе ни к чему. Она не заслуживает такой никудышной матери».
«Она не заслуживает такой никудышной матери…» Эта фраза отражает состояние Кати Манн в первой половине двадцатых годов и дает представление о том, как сильно она страдала оттого, что из-за болезни обречена на бездеятельность и надолго отлучена от дел. Однако, даже находясь вдалеке от дома, она пыталась упорядочить течение домашних дел, и, давая дочери указания по хозяйству, старалась, чтобы все получалось так, как она считала нужным.
«Спроси у Оффи[61], где можно купить джем, я напрочь забыла адрес; пусть срочно вышлют на имя госпожи д-р Томас Манн двадцатипятифунтовую банку сливового джема (третий сорт; или вам больше нравится джем из ренклода?) и десятифунтовое ведро клубничного джема (второй сорт). Они потом пришлют счет вместе с платежной карточкой, которую мы оплачиваем после поступления товара». Но были распоряжения и поручения иного свойства; очевидно, мать забывала, что их должна выполнять пятнадцатилетняя девочка. «Теперь о бархатном берете [Эрика должна была отнести его портнихе]; как ты думаешь, Оффи отдаст перешить его, ведь это берет дяди Эрика?»