Сколь бы эгоцентрически-смело ни звучала последняя фраза, вывод вполне соответствовал действительности. Катя поставила своей целью оберегать душевный покой мужа и помогать ему приводить в равновесие его устремления и влияние внешних обстоятельств; быть может, это даже была, по ее представлениям, обязательная составляющая супружеской любви. Она знала о его трудностях в поисках необходимой уравновешенности духа, и именно это знание защищало ее от чувства униженности, злобы или даже ревности.
Жизнь под знаком андрогинности, принадлежности к обоим полам, приобрела в творчестве Томаса Манна характер чувственной игры воображения — пережитого и мастерски измышленного, как в случае с Клаусом Хойзером, который дал поэту возможность вновь испытать высшее счастье.
В дневниках Томаса Манна тридцатых годов он ведущая фигура и при расставании представляется ему Hermes redivivus[80]: «Самым прекрасным и трогательным был момент […], когда я [при прощании с ним в Мюнхене] впервые оказался в „волшебном сне“, и его щека коснулась моей». Великий миг — волшебное виденье.
«Но вот вопрос: был ли я когда-нибудь в реальности способен на это?» Слово «когда-нибудь» подчеркнуто, таков итог последнего десятилетия его жизни: покорность судьбе и наряду с этим — беспощадная откровенность. «Пребывая в полусне, я грезил, будто этим поцелуем я прощаюсь не просто с Францием В., моим последним возлюбленным, а с представителем целой когорты боготворимых мною обожаемых идолов».
Сублимация физического вожделения в предельную достоверность и изощренность искусства. Катя Прингсхайм безоговорочно принимала своего мужа таким, каким он был в действительности. Разве хотела она большего, чем просто быть его самым близким другом? Она не жалела сил, чтобы признание его и слава разошлись по всему миру, потому что знала, насколько он зависит от своего настроения. Она всегда находилась рядом, незаменимая, самоуверенная, каждую минуту готовая прийти на помощь. Он постоянно был в центре ее внимания. О себе она обычно говорила вскользь, как бы между прочим; в интервью, данном журналистам после вручения Томасу Манну Нобелевской премии 1929 года, она больше рассказывала о детях, особо отмечая их красоту и талант; а когда описывала торжественный обед своим «старшеньким», то в центре внимания была не она, а увенчанный славой супруг, который, выступая на каждом обеде и ужине, оставался тем не менее «бодр и полон сил». И во время банкета в очередной раз «всех за пояс заткнул»: «Боже мой, ведь остальные были исключительно ученые-естественники и специалисты в области прикладной науки, ну а он говорил красиво». А когда в конце рассказа ей пришлось сообщить что-то и о себе, она проделала это так, чтобы представить в правильном свете опять-таки его и подчеркнуть воздействие его речи на окружающих. «Графиня Розен, статная дама с рубиновым крестом на платье из серого креп-жоржета, призналась мне сегодня, что самым захватывающим зрелищем было мое лицо: когда мой муж так прекрасно говорил о Германии, о глубокой любви к отечеству, она не могла оторвать от меня взгляда Чего только не бывает».
И опять смущенное: «Чего только не бывает». Лишь бы никаких высоких слов в свой адрес, таков был ее девиз. В ответ на просьбу в 1930 году одного издателя сообщить о себе некие сведения для публикации, куда должны были войти портреты замечательных женщин разных профессий, она написала: «Я лицо сугубо приватное, нигде, ни в одной области не сделала ничего выдающегося; поэтому считаю — наверное, как и вся общественность — что публикация сведений о моей персоне наряду с другими, как вы планируете, неприлична».
Фрау Томас Манн знала свои возможности, и о каком-то особом положении для нее не могло быть и речи. Но если речь шла о нем, тут она бдительно следила за тем, чтобы никто не усомнился в его значении: лучше уж прервать отпуск на Хиддензее, чем видеть, как Герхарт Гауптман умаляет авторитет Волшебника!
Ее жизнь, что доказывают подобные случаи, уже давно не являлась «приватной»; ее определяли муж и семья. Она всегда стояла на страже интересов своих близких, старалась обеспечить их благополучие и благоденствие. Непростая задача; Волшебник легко раздражался, случались даже крупные скандалы — в большинстве случаев из-за пустяков: «Не встретились в городе (впрочем, очевидно, по его вине), хотя оба ждали друг друга не менее получаса. Я по-настоящему сердилась, а он по возвращении домой так буйствовал […] в присутствии испуганных детей, что, к сожалению, я, видимо, никогда больше не смогу заговорить с ним. Очень грустно!»