Ввиду такой перспективы даже Нида потеряла бы свою прелесть. Это будет не «самое подходящее место» для семьи, «потому что там уже не найти ни одного разумного человека, с кем можно было бы поговорить». Тем не менее, так далеко заходить, как шурин Вико, видимо, все-таки не стоит. Этот осел вполне серьезно предложил приобрести в Швейцарии, в качестве прибежища, маленький «крестьянский хуторок», где он будет управляющим. Неужели он в самом деле считает, что швейцарцы нуждаются в тех несчастных франках, на которые семья может прожить ближайшие годы, с учетом будущих гонораров Волшебника? «Мы им неинтересны». Это действительно «чистый идиотизм», даже если и приобрести просто на всякий случай «какой-нибудь домик под Цюрихом или что-то в этом роде»; при данных обстоятельствах такое предложение, конечно, можно и обсудить, «но мы не будем ничего покупать».
Нет, Катя Манн не строила никаких иллюзий насчет осуществимости своих подспудных и, как казалось, преждевременных мыслей. Идею эмигрировать из Германии по политическим мотивам Томас Манн сразу бы отверг, отнеся ее к области фантастики. Разве совсем еще недавно, в своей речи в Стокгольме, к которой с большим уважением отнеслись и правые, он не сложил к стопам «отечества и народа» — пусть и не в материальном выражении — присужденную ему Нобелевскую премию? И потом: что будет со «стариками»? («Мне все кажется, что мы не сможем долго оставаться в Мюнхене; если бы только это не было так тяжело для наших стариков», — писала Катя еще в 1927 году.) Она никогда ни за что не оставит родителей, если только ее не принудят к этому.
Но пока до этого еще не доходило, несмотря на все оскорбления и хулиганские выходки национал-социалистов, направленные прежде всего против Эрики, которая открыто и мужественно встала на защиту левых республиканцев.
Фрау Томас Манн не могла позволить себе действовать в том же духе, она предоставила это Волшебнику. И тем не менее, когда в 1931 году ее соседка по Герцог-парку, убежденная пацифистка Констанция Хальгартен, которую из-за ее феминистских убеждений окружающие дружески называли не иначе как «горячей головушкой» и «фантазеркой», призвала всех к созданию «Немецкой секции при Всемирном союзе матерей и воспитательниц», поскольку непомерно возросла угроза нацизма, Катино имя значилось среди подписавшихся одним из первых. Она находилась в хорошей компании: доктор юридических наук Анита Аугсбург, министериальрат доктор Гертруда Боймер, депутат рейхстага Вики Баум, Эльза Бернштайн, Эми Бекман, Аннете Кольб, профессор Кете Кольвиц, Габриэла Ройтер, профессор университета доктор Симсен, доктор Хелене Штёкер, принцесса Юлиана из Штольберг-Вернигероде, Кете Штреземан… Список женщин, имевших имя и влияние в обществе, был длинным. Лишь две подписи выходили за его рамки: это «фрау Герхарт Гауптман» и «фрау Томас Манн».
Случайность? Вряд ли. По меньшей мере, этот случай доказывает, что деятельность Кати Манн, само существование все больше и больше — и, главное, по убеждению, искренне и без малейшего намека на лицемерие, — основывается на ее статусе жены Томаса Манна (и матери его детей). Для нее неважен был чей-то пример или чье-то влияние, она всегда исходила из своих убеждений, открыто высказывая собственное мнение и отстаивая его. Она прежде всего оставалась партнером своего мужа, лишь распределение ролей и свобода решений с самого начала соответствовали времени, так что о подлинном равноправии — несмотря на большие полномочия, которыми Катя обладала во многих областях, — не могло быть и речи.
Во всяком случае, если речь шла о жизни и смерти, на Катю можно было положиться: поэтому очень показательно, что Рики Халльгартен, близкий друг ее старших детей, перед тем как добровольно уйти из жизни, написал в предсмертной записке: «Прошу известить фрау Томас Манн».
Катя выдержала все испытания, выпавшие на ее долю, — годы эмиграции докажут это, но она избегала всякой шумихи, предпочитая не привлекать внимания к своей особе.
