Двадцать девятого апреля — после того как Голо, к большой радости матери, перебрался в Швейцарию, — супруги выехали из Лугано. Встреча с адвокатом Хайнсом, который мог беспрепятственно перевезти несколько заказанных Катей чемоданов с одеждой и кое-какими дорогими вещицами с Пошингерштрассе, не внесла никакой конкретной ясности. Pater familias по-прежнему никак не мог ни на что решиться и выбрал — уже в который раз — «средний путь» постепенного расставания с Германией, поскольку сомневался, сумеет ли справиться с психическими нагрузками, которые непременно повлечет за собой откровенный разрыв. Можно, конечно, предположить, что такая стратегия бездеятельного ожидания была вызвана неизвестностью судьбы чемодана с ценностями. Судя по записям Кати, она одобряла его поведение, хотя ее письма доказывают обратное: самым лучшим ей казался окончательный и бесповоротный разрыв. Но она знала мужа и понимала, что на тот момент он был не в состоянии решиться на такой шаг. «Мы с Катей сидели рядышком, держась за руки. Она почти наверняка понимает мои волнения из-за содержимого этого чемодана».
Седьмого мая, преодолев в спальном вагоне довольно длинный путь от Мюльхаузена через Тулон до Марселя, прибыли наконец в Ле Лаванду. В то время, как Томас Манн спал, набираясь сил после утомительной поездки, Катя с Элизабет и Михаэлем осматривали дом рядом с отелем, который Манны намеревались было снять. На другой день они возобновили поиски в Санари и Бандоле, где решили остановиться, хотя и не нашли подходящего дома. «Томас и Катя с двумя детьми находятся в гранд-отеле Банд о ля, Эрика с Клаусом — в Санари, в отеле „Ля Тур“. Сегодня были у нас на чаепитии, — значится в дневнике Рене Шикеле от 11 мая 1933 года. — Томас Манн очень несчастен. Он испытывает те же чувства, что и большинство немцев такого же духовного склада. Наверное, они понимают, что происходит и что произойдет, но в общем-то не хотят этого признать».
Шикеле был прав. Томас Манн не мог или не хотел полностью осознать свое положение. Его настроение оставалось подавленным — несмотря на ненавязчивый комфорт нового жилья (во всех комнатах были лоджии, тотчас появился довольно большой, удобный рабочий стол), на радость, какую доставляли визиты детей, в особенности Эрики, а также на участие, выказываемое ему четой Шикеле, Терезой Гизе и другими друзьями. «Мне все здесь кажется таким убогим, неустойчивым, некомфортабельным, ниже того жизненного уровня, к которому я привык», — писал Томас Манн.
Душа его оставалась в Германии. Он отправил в Мюнхен письмо на имя наместника Национал-социалистского рейха в Баварии Франца Ксавера барона фон Эппа, — которое, видимо, «одобрили» Катя, Эрика и Клаус, — в надежде «достичь договоренности относительно своего состояния и движимого имущества». Мысль о возможности вернуться домой к осени — в реальности ошибочная — на несколько дней превратилась в навязчивую идею. В конечном итоге все свелось к решению переправить любимую мебель («письменный стол, кресло и табурет — с помощью [торговца антиквариатом] Бернхаймера, граммофон может взять Кох [из музыкального салона] и переслать позднее») в дом под Цюрихом, на который они решились вместо Базеля. Сколько же времени и сил понадобилось Кате Манн для претворения в жизнь этой практически неосуществимой мечты ее мужа! Сколько кропотливой организаторской работы потребовалось от нее, пока ее муж получил таки наконец эту мебель, без которой ну никак не мог обойтись!
Двенадцатого мая после трехмесячной разлуки с дочерью в Бандол на две недели прибыли старики Прингсхаймы, вслед за ними туда приехал брат Томаса Генрих, а кузина Ильза Дернбург доставила финансовые советы берлинских родственников; «Мало-помалу нас становится все больше». Иногда, по вечерам, нашим беглецам казалось, что они находятся в привычной родной среде. Михаэль и Элизабет музицировали для бабушки с дедушкой; Фейхтвангеры, Шикеле, Генрих и старшие дети, как водится, вели разговоры на разные темы, пили чай на террасах отелей или у друзей, которые, как например Фейхтвангеры и Шикеле, уже нашли для себя подходящее жилье, порою просто гуляли, а по вечерам просили Эрику почитать что-нибудь из ее книги для детей, над которой она как раз работала.
Катя же и ее мать не теряли времени даром: решали практические проблемы. Они нашли наконец место, где можно вместе проводить лето. Ла Мезон Транквиль в мае удовлетворял требованиям всех родных. Но кто должен взять на себя заботы о доме, да еще и готовить на все увеличивающееся семейство? Хедвиг Прингсхайм, естественно, уже позаботилась об этом: фройляйн Мария, горничная из дома на Пошингерштрассе, будет проводить лето на Ривьере и помогать Кате в Санари. Очевидно, этого требовало состояние здоровья Кати — даже Томас Манн заметил, что «Кате изменяет свойственная ей энергичность» и что она сильно похудела. В остальном же — за исключением привычной раздражительности и внезапных приступов гнева Волшебника — все, казалось, шло хорошо. Первой привели в порядок комнату Томаса Манна, и хозяин дома, «садясь за раздвижной зеленый ломберный столик», который он временно приспособил для своих занятий, наслаждался «почти безупречной обстановкой» в уютном рабочем кабинете.