В Принстоне, слава Богу, бывали и веселые дни. Семейная жизнь шла своим чередом, и Катя занималась не только делами преследуемых и взывающих о помощи соотечественников: Элизабет и итальянский историк и литературовед Джузеппе Антонио Боргезе решили связать себя узами брака; Герман Брох и композитор Роджер Сессонс дали согласие стать их свидетелями. Зять настаивал на венчании в церкви, невесте же, как и в свое время ее матери, было все равно, где им обменяться кольцами. После церковного обряда гости собрались в доме на Стоктон-стрит, к ним присоединились и друзья, праздновавшие Рождество вместе с семьей Манн: Эрих фон Калер, верные Шенстоуны; английский поэт У. X. Оден продекламировал эпиталаму, написанную александрийским стихом. (Оден был известен как гомосексуалист; в 1935 году Эрика заключила с ним брак только для того, чтобы получить паспорт. С семьей Манн его связывала сердечная дружба.) Видимо, праздник удался на славу, о чем Катя в подробностях сообщила в письме матери, но письмо излучало «не только радость»: чересчур большая разница в возрасте новобрачных настраивала ее на грустный лад.
Помимо семейных праздников в доме Маннов постоянно происходили встречи с нью-йоркскими друзьями, поэтами, музыкантами, сюда охотно приходили принстонские коллеги; иногда в большой гостиной устраивали концерты Адольф Буш и Рудольф Серкин[122], в иные вечера Волшебник читал главы из «Лотты в Веймаре». Всего один-единственный раз хозяева оскандалились, но при великом стечении гостей, не менее сорока человек. Мастер художественного слова Людвиг Хардт не оправдал надежд, возложенных на него Томасом Манном: «Я хотел, чтобы он продемонстрировал в моем доме свое искусство перед большим обществом, но он понравился только Эйнштейну, остальные же сочли его манеру чересчур драматизированной и странной», — так писатель объяснил Агнес Мейер эту неудачу.
Однако в доме Маннов такие многолюдные собрания случались довольно редко. Как в Цюрихе, а прежде в Мюнхене, хозяева предпочитали и здесь, в Принстоне, собираться более узким кругом. Тут уж Катя Манн могла проявить свой талант искусной рассказчицы, преподнося слушателям увлекательные, литературно обработанные истории и разные житейские эпизоды; это умение жены, да еще проявленное перед иноязычной аудиторией, Томас Манн ценил особенно высоко. Взять, к примеру, историю с «Обманутой»[123], о которой она, к великому восторгу мужа, вспомнила за завтраком в Калифорнии по прошествии двенадцати лет — 6 апреля 1952 года; в основе ее лежит диспут в письмах между матерью и дочерью, состоявшийся в феврале 1940 года. Хедвиг Прингсхайм сообщила тогда своей «Катеньке», что «женщина, в которой заново на склоне лет пробудилась бабья чувственность, „никоим образом“ (это слово в письме подчеркнуто жирной чертой) не является „фрау фон Шаус“, как полагает Катя. „Ведь тем самым ты обижаешь эту добрую славную женщину. На самом деле то была очень видная дама тоже с „ау“ в середине фамилии, которую сейчас я, как ни стараюсь, не могу вспомнить. Это австриячка из очень хорошей семьи; некоторое время тому назад она частенько навещала меня и даже поверяла мне интимные подробности своих любовных увлечений, однако старушка-смерть не пощадила ее и очень скоро прибрала к рукам. Мир праху ее“».
Таким образом, эта литературно обыгранная в 1952–1953 годах «женская история», еще за много лет до ее озвучивания, то есть в самый разгар войны, была темой обычной дискуссии между Цюрихом и Принстоном. Воспоминания о днях минувших не могли однако заслонить заботы сегодняшние. В то время главным для Маннов было как-то уберечь Михаэля, солдата Чехословацкой армии, от участия в «этой ужасной бойне», и только исключительно благодаря содействию родителей ему удалось наконец перебраться в Нью-Йорк и уже там жениться на своей нареченной, швейцарской школьной подруге Грете Мозер. Еще более удручающими были вести о судьбе Моники, которая вместе с мужем находилась среди пассажиров парохода с беженцами «Сити оф Бенарес», потопленного немецкой подводной лодкой. «Мони спаслась, Лани утонул», — телеграфировала родителям Эрика, и мать уже сообщила Клаусу, что «Эрика отправляется в Гринвич (в Шотландию), чтобы забрать из госпиталя младшую сестренку, которая совершенно вне себя от свалившегося на нее горя. Боюсь, вряд ли она все это выдержит с ее шаткой психикой. Эрика непременно поддержит ее, насколько это возможно. Но, думается, Моника сломлена».
Наконец Моника оказалась в Нью-Йорке. В билете на самолет ей отказали. Эрика, как журналистка, билет получила и полетела одна, а Моника, тоже одна, была вынуждена еще раз пересечь Атлантику на пароходе. Двадцать восьмого октября 1940 года Катя встречала ее на нью-йоркской пристани. Крупные американские газеты опубликовали снимки встречи матери с дочерью после долгой разлуки. Спустя полгода «бедная маленькая вдова» вместе с родителями переехала в Калифорнию; и это еще одна новая головная боль для Кати, как она призналась Молли Шенстоун: «One really doesn’t have enough strength and energy to begin anything new. For poor old Mony it was also rather a shock to give up her regular little existence protected by the family (though I quite agree with you that the life in the family is not good for her); it made her feel anew that she really belongs nowhere, […] there is in fact no right thing for her, that is the tragedy»[124].
122
Буш Адольф (1891–1952) — виолончелист, в 1919 г. организовал музыкальный квартет, через несколько лет переехал в Базель, а в 1940 г. — в США; известен как непревзойденный интерпретатор произведений Баха, Бетховена и Брамса. Его постоянным партнером был пианист Рудольф Серкин. Вместе с ним и братом Херманом Бушем А. Буш создал трио: Буши — Серкин.
124
«Просто не хватает сил и энергии, чтобы взяться за что-то новое. Для бедняжки Мони тоже было изрядным потрясением, когда она решилась отказаться от упорядоченной семейной жизни (хотя я полностью разделяю твое мнение, что жизнь в семье совсем не для нее); ей надо осознать, что она должна сама за себя отвечать, […] действительно, нет ничего, что соответствовало бы ее характеру — это настоящая трагедия». (